Вернуться к Первой и Второй главе
Глава третья
Автобус был набит битком, несмотря на августовскую непривычную жару. Трясло страшно, невыносимая духота, сдобренная автомобильными газами, — он ехал в середине автобуса, зажатый со всех сторон людьми, ведами, сумками. На него падала чья-то корзина, и он сражался с ней всем телом, напряжением всех мускулов, она то отлегала — Федя вдыхал воздух, то наваливалась всем весом — бедный старше натуживался и глаза вылезали из орбит. Но эти неудобства были для него делом второстепенным. Только одна мысль занимала его, чтобы не уехал куда-нибудь заведующая районо. чтобы она была на месте.
А то ему в школе сказали: часто ездит куда=то по делам, и её редко можно застать в кабинете. Все остальное — мелочи Ну а сказать владелице корзины, что её имущество обрекает его на страдания, он просто стеснялся. Во всем винил самого себя, черт! Угораздило его попасть в базарный день, когда все колхозы и совхозы,- кажется, снимаются с места и шуруют на базар. Ничего, ничего! — это всё временные трудности. Вот преодолеем их и заживем на славу! Воспоминания заставляли его зазывать о них. .Как старый конь, почуявший знакомый звук походного горна, ржет из последних сил, так и он… Он представлял себя в классе среди детей и выпрямлялся под тяжестью чужой корзины, которая проявляла явное желание задавить его. Доехали. Выгрузились.
— Ирод собачий! — сказала торговка, владелица корзины, оказавшейся довольно молодой и плотно сбитой женщиной. — Всю корзину мне своими окулярами исцарапал!
-Что вы говорите?! Я?! Исцарапал?
— А то кто ж еще?
Но Федя взял себя в руки, превозмог. Главное было не в этом. Главное — это районо. И поэтому несмотря на очередное нервное потрясение и боль в левом верхнем боку — желудок; — он мужественно зашагал прочь, стараясь и виду не подать, будто у него что-то болит .
— Чтоб ты сдох! — донесся в спину кудахтающий голос.
Райисполком (массивное пятиэтажное здание с выгоревшим красным знаменем на макушке) он нашел быстро, потому что мимо проходила дорога от автостанции к базару. С дрогнувшим сердцем отворил Федя большую дверь с не менее большой ручкой по диагонали; прохладная сумеречная тишина объяла его co вcex сторон; на стенах встретило громадное расписание этажей, расположенных на них учреждении; широкая лестница растеклась водопадом ступеней; пораженный он на минуту застыл на месте. Вот уже более десяти лет Федя не выбирался из своей деревни и при всем напряжении фантазии не мог представить, что может, существовать нечто подобное. И ему вспомнился довоенный Райисполком, располагавшийся в одноэтажном сарае… Это было как небо и земля, — как земля и небо!…
Справившись с растерянностью и сдернув шляпу с лысины, он отправился наверх. Как привидения, замелькали перед его глазами на этажах Райисполкома сонные, упитанные, очумевшие, от сплетен, телефонных .звонков и статистических отчетов служащие, они смотрели сквозь Федю, словно на нем была шапка-невидимка, Его вопросы казалось поглощались гулкими полутемными коридорами. Но Федя упорно шел к цели. После многочисленных расспросов он отыскал, наконец, свое районо, остановился. И — о .чудо! — из=за несколько приоткрытых дверей доносился смех… — жизнерадостный, бодрый, оптимистический смех, а не какой-нибудь ехидный, зловредный, упадочнический.
Но когда Федя вошел, улыбки пропали. Видно, очень уж жалко, вы глядела изможденная старческая фигура. В комнате стояло четыре стола и сидело четыре человека: один мужчина и три женщины. С Федей поздоровались прохладными кивками и стали бесцеремонно рассматривать с ног до головы — пенсионеру стало неловко.
— Вы по какому вопросу? — сухо осведомился мужчина.
— Я хочу отдать Родине единственное, что у меня осталось – о-о-остаток моих дней. Когда в стране не хватает учителей, я не могу сидеть дома! Не хочу сидеть сложа руки, как трутень, я хочу стать полезным людям своей деятельностью, пусть маленькой, пусть скромной…
Выщипанные в прямую линию и начерненные брови поползли вверх … Насиненные глаза потупились. Улыбки пропали. Та, которая находилась в правом углу, стала писать так усердно, что шариковая ручка согнулась в дугу, а та, которая помещалась слева, неестественно громко защелкала костяшками счетов, хотя перед ней лежал новенький микрокалькулятор. Сделав большие глаза, они переглянулись.
— Вера, а где ноль=пятидесятый счет? Нe у тебя!?
Мужчина сморщился, как кот объевшиеся сметаны. И, улучив подходящую минуту, когда Федя переводил дух, он резко и даже сурово вставил в патетический монолог вопросик:
— А вы, собственно, кто такой будете?
Хотя ему и так все было понятно. Но все же отнюдь не праздный интерес мучил пожилого бухгалтера. Впервые за последние пятнадцать, а то и все двадцать лет своей жизни он услышал слово «Родина», и услышал его не от телевизора, а от живого человека. И сначала даже не понял, что оно значит. И только потом по смыслу догадался, это было настоящее чудо! Вдобавок появление Феди не дало ему рассказать второй анекдот, который был похлеще первого. Такой вопросик, тем более заданный сухим официальным тоном мог охладить любого. Но Федю уже понесло. И он выпалил:
— Кто я такой? Я — человек! Не пень, не дерево, но человек!
— Ну это и так понятно…
— Нет, некоторым — я повторяю: некоторым! — это непонятно! — и он с отчаянной гордостью взглянул на бухгалтера.
— Непонятно? — воскликнул бухгалтер и в гневе бросил на стол дорогую, хотя и на казенный счет купленную, но всё равно — десять восемьдесят — ручку.
Да как бросил!
Безжалостно!
Не подумав ни на секунду, что сломает её золотое перо.
— Конечно, непонятно! Вы не человек, которым себя мните, а просто хам и демагог! Тут люди работают, заветы важнейшим общегосударственные делом, а вы врываетесь и кричите во всю глотку: вот, мол, я какой патриот! Вы думаете, что мы тут в бирюльки играемся, думаете, что мы тут анекдоты рассказываем, а мы ведь — на работе! Вот, ворвались, нахамили нам, а мы на одну цифру здесь ошибемся, а это значит введем в заблуждение вышестоящее начальство, введем в заблуждение государство, введем в заблуждение наш доблестный народ, Народ нам верит, а мы введем его в заблуждение. И всё из=за таких демагогов, как вы! Черт знает, откуда берутся! Воображают себя патриотами! Врываются, хамят! патриоты! — с презрением посмотрел он на Федю.
А тот остолбенел. Вот что значит десять лет сидеть в деревне безвыездно. С одной стороны, где=то интуитивно он чувствовал, что бухгалтер совершенно не прав, а с другой стороны, ты посмотри! — как ловко он всё это перевернул, как хлестко всё скомпоновал, как изворотливо всё представил…
— Что вы это. — взъерошился Федя. — надсмехаетесь надо мной. — и угрожающе двинулся на бухгалтера…
… Зав. Районо оказался не женщиной; он был мужчиной полным, даже несколько круглым на вид. Толстые как у негра губы, голос будто труба иерихонская, насупленный этакий, повесивший все свои морщины под глаза, чтобы не потерять педстажа, он вел часы в одной из городских школ, и дети его там так и называли — «КрокОдил» — с ударением на предпоследнем слове. Он недавно вот только как два дня назад вышел на работу, а то был в отпуске, который проводил вместе с женой в туристической поездке по одной из социалистических стран Европы. Он еще не совсем отошел от поездки, перед его глазами всё стояли картины магазинов Болгарии, а в них джинсы, джинсы, джинсы, джинсы, джинсы… Хороша страна Болгария! И как раз в это время — время дорогих и милых сердцу воспоминаниях о покупках — на пороге появился Федя, взъерошенный, потрепанный и запыленный. Но губы он сжал твердо и снова начал:
— Я хочу в последний раз послужить Родине!
Ничто не изменилось в лице «КрокОдила», все еще витавшего в болгарских магазинах. Никак не мог перескочить от Болгарии к Родине. Не мог сориентироваться, где его настоящая родина, и всё тут!
— Как? — осторожно осведомился зав. роно, оставаясь в пол=оборота к вошедшему.
«Да что они? с ума тут посходили?!» — подумал Федя с пронзительной небывалой до сих пор тоской. — Неужели они все такие тупые? Как всё изменилось за десять=пятнадцать лет!»
— Я желаю помочь Родине! — упрямо повторил Федя.
— В каком плане?
— Кукурузу цапать, конечно, я уже не смогу, но помочь Родине хочу… По мере оставшихся сил, — сказал устало Федя, но было видно, что вопрос придал ему капельку бодрости. И он, обрадованный хоть малейшей заинтересованностью, уже собирался изложить суть дела, как зав. роно перебил:
— А вы были когда-нибудь в Болгарии?
— Болгарии? — удивился Федя. — причем тут Болгария? Я — пенсионер. Учитель на пенсии! Может надо ехать в Болгарию? а зачем в Болгарию? Там же наш режим! Там лагерь – социалистический! Ничего не понимаю!
Зав. роно подскочил к Феде:
— Да вы садитесь! — и нажал на левое дергающееся плечо, так что Федя шлепнулся в кресло, и чуть не потонул в нем, впрочем, не надолго. Бурный отчаянный характер заставлял его барахтаться в любом случае на поверхности. Присел и зав. роно.
— Ну! … —
— Я думаю, что я помогу, то есть смогу , то есть могу, — залепетал Федя, чувствуя что он зарапортовался. Язык слабо подчинился ему. В воображении сразу — отказ, а ведь он так надеялся. И Федя просительно, по-собачьи, взглянул на Хозяина,
— В каком плане?
— Я — учитель пенил и рисования, и немножко могу танцевать, — простодушно сказал Федя. — В просьбе моей прошу не отказать, Нe бойтесь! я не подведу… — воскликнул он с замиранием сердца.
— Бывший учитель — поправил его зав. роно.
— Ничего не бывший, — обиделся Федя.
— Вы и сейчас ведете уроки?
— Нет. Но я…
Зав. роно сделал значительную паузу.
— А нам нужны … — сказал он, наконец, и приостановился, подбирая нужное слово: «Нам нужны дураки … нужны чудаки… Нет, это не то!». Он призадумался и вдруг вспомнил:
— Нам нужны сеятели разумного, доброго, вечного! – пафосно воскликнул он и далее Остапа понесло.
— Учитель пенил и рисование — это просто отлично: — нетерпеливо проскандировал вдруг зав. роно. — Прекрасно, просто замечательно! Нам так не хватает пения и рисования, я вас понял. А танцы?! Разве может быть в мире что-нибудь прекраснее танцев? Теперь я всё понял. Чего ж вы раньше не приходили? Значит так: пойдете в победненскую среднюю школу, село Победное, тут рядышком. Там как раз вакансия, пение, музыка и все такое прочее. Танцы… Клуб выходного дня. Вокально-инструментальный ансамбль. Шманцы…
— Нет, нет, — закричал Федя, смахнув слезы с глаз.
— Что нет=нет?! Я вас не понимаю?! Вы же только что…
— Я живу в Светлом Будущем, я живу в селе Светлое Будущее, а это Победное, — это мне так далеко — это ж Победное, как добираться? Я ж не смогу…
— Ну извините, вы же хотели помочь, если не ошибаюсь. И я это приветствую, учителя нам нужны позарез… Может, не так громко, но нам нужны работники. А тут, я смотрю, вы начинаете перебирать…
На глазах Феди снова появились слезы, но уже не от радости.
— Ну почему, почему? — вскричал он. — Ведь рядом же в Счастливом нет учителя рисования. Почему я должен ездить за тридевять земель, почему я … когда под боком уроки пения и рисования заменяются черт знает чем, и дети не получают эстетического коммунистического воспитания.
— Счастливое? Где это? а…. Ну хорошо, это тоже просто отлично… я рад, что всё так удачно получилось. Счастливое, так Счастливое. Будете работать в Счастливое, — почесал он потылицу и кисло поморщился.
— Правда?! — не веря своим ушам переспросил Федя.
— Да!
— Я буду учителем?
— Да! да! — сколько раз можно повторять?
— Ура! — вскрикнул Федя. Его счастье были так велико, что он не попрощавшись, выскочил из кабинета мимо вздрогнувшей секретарши в коридор, и помчался по паркетному полу елочкой, размахивая руками. Быстрей, чтобы успеть на автобус и — прямо в школу! Служащие и посетители шарахались от него в стороны. Благо условия для этого были: райисполкомовский коридор был широким. Как метеор, промчался старичок по лестнице, и вылетал в вестибюль. Еще одно мгновение, и он был бы за дверью, когда бы его не схватила за шиворот чья=то властная рука. «М-м-м!» — дернулся Федя, но кадык его придушило, он оглянулся и его глазам предстал тяжело дышащий, с выпученными глазами зав. роно. „
— М-м-милейший! М-м-мы же с вами так не договаривались! — выпалил он, левой рукой держась за сердце.
— М-м-м! — испугался Федя.
— Вы же должны мне оставить заявление, адрес, документы оформить. ..
… Пока Федя сидел в приемной и под диктовку секретарши заполнял необходимые документы, зав. роно позвонил директриссе школы села Изобильное:
— Радуйся, дево Мария! — игриво сказал он ей после приветствия. — Я тебе еще одного шкраба раздобыл. Пенсионер, старичок, в общем, божий одуванчик. Теперь у тебя полный комплект … идиотов! Ха-ха-ха…
— Одуванчик? — заворковала в ответ телефонная трубка. — Одуванчики я люблю. На них дунешь=плюнешь, и они улетают на небо ююю Это так поэтично и романтично … А я тут тебе спиртяги припасла …
— Тише, тише, — испугался зав. гороно, схватившись за область сердца. – Это не телефонный разговор!
(Продолжение следует)