I. «В древние времена существовал закон, по которому отцеубийцу, человека поднявшего преступную руку на отца, зашивали в мешок с петухом, обезьяной и змеёй и бросали в море. Смысл этого закона, кажущегося нам таким жестоким, в том, чтобы покарать преступника соседством злобных, вредоносных тварей. Но что такое ярость бессловесных тварей по сравнению с яростью…»
J.Joice «Портрет художника в молодые годы».
11. Так дальше жить нельзя!
Валентин проснулся как будто его ударило током. Сна как ни бывало. Ни в одном глазу. Затаил дыхание, прислушался сверля взглядом давящую темноту…
Слабо светлело большим прямоугольником окно. «Луны нет, значит никто меня не увидит»- подумал он. Легкий вздох облегчения вылетел из его легких.
Нa дворе приглушенно, но неумолчно трещали цикады «Стрекочут, гады! Когда же они отдыхают?» — и потом резко без перехода: «Интересно, сколько сейчас времени? — подумал Валентин, продолжая лежать. — Часа два или еще только 12 … А не всё ли равно — они днем спят, а ночью стрекочут… Им — в протокол — я время скажу приблизительно …»
Последняя мысль погасила первую и настроила на деловой лад. В полночной ватной и кроватной тишине мысли неслись легко, они складывались и вычитались, обгоняли друг друга — состояние чарующей воздушной легкости постепенно овладевало им.
Из соседней комнаты через пустой дверной проем — двери так и не были навешаны за 3 месяца житья/ стояли в прихожей/ — доносилось тонкое сопение отца. Оно было похоже на журчание струйки, с напором бьющей из треснувшей водопроводной трубы три с четвертью дюйма. Сегодня папаша спал что-то без своего привычного храпа со свистом. Было время, когда Валентин думал, что его раздражает именно это храпение. Он сердясь и негодуя переворачивал отца со спины на другой бок. Потом он понял, что не это… нет, не это совсем …
Из глубины его существа начинает подниматься какая-то волна. Легкое трепетание пробежало по телу. Кровь застучала в висках, дыхание участилось. Он слегка куснул зубами нижнюю губу. Постепенно он переставал отдавать о себе отчет, переливаясь изнутри во внешнюю темноту …
Ощущения его в этот момент были уже таковы, что он так и не понял уже, заскрипела ли под ним кровать или нет, откинул подушку и взял продолговатый серый предмет, лежавший под ней. Опять прислушался, упираясь теплыми ступнями в стылый холодный пол. Всё это наощупь.
Но зато цикады, словно почувствовав значительность мгновения, приумолкли. Наступление минуты всемирно-исторической важности.
Тишина оглушает, и уши начинают звенеть сами..
Убить в драке это и сопляк сможет… ‘Там не успеешь и подумать, как все само собой получится. И оттого, наверное, частое впечатление, особенно у мелких драчунов, особенно в подпитии, когда они пытаются вспомнить, восстановить последовательность действий — что убитый сам наткнулся на нож — сам виноват. Впрочем, в драке некогда запоминать.
А вот резать беззащитного человека вот так: хладнокровно, расчетливо, заранее обдумав и — как наслаждаясь — это уже достойно личности чуть ли не героической. Это дано только сильным натурам, настоящим мужчинам.
— не каждому дано. Нет, не каждому.
Прижав левую руку к местонахождению аппендицита, Валька нажал на роковую кнопку, и в сером предмете легко щелкнуло, маленькой молнией сверкнул лучик стали—В полуночи щелчок сей, был подобен грому небесному в полдень.
— и вот уже смертоубийственный булат блестел холодом и смертью, а Валентин почувствовал себя властелином ситуации.
Кто не испытывал душного прилива силы при ощущении своей вооруженности?! Пусть это будет всего лишь лезвие безопасной бритвы или всего лишь какая-то иголка — всё равно … Уже не животное, на вооружение которого только лишь зубы, ногти да кулаки, нет, уже — человек!
Почуяв что-то неладное, из-за облаков выглянула белесая луна и положила отпечаток крестовин окна на грязный с потеками пол. И какое-то темное пятно. Днем бы эти пятна остались незамеченными. Освещение совершенно не входило в планы Вальки, и оно приостановило смертоубийственное движение; он замер в нелепой позе, как статуя Древнего Рима на Колизеи, чутко прислушиваясь к сопению спящего в соседней комнате человека..
«Откуда здесь такое здоровенное пятно? – удивился он, эта мысль отвлекла его на мгновение, в которое он тотчас вспомнил: так: это же он сам две недели назад выбил ногой из рук отца две бутылки с червивкой, они покатились по деревянному полу через пустой дверной проем, и ударившись о ножки железной кровати неожиданно, с каким-то странным звоном раскололись. Валентин легко свалил уже пьяненького отца ударом кулака в волосатое ухо на пол: «На, мол, папаша получай сыновнюю благодарность!».
Отец долго лежал без движения. Как мертвый. По совершенно неподвижной позе его можно было принять за труп. Но Валька знал, что он притворяется – удар не был столь сильным. Он ждал, что сын подбежит к нему, подбежит и затормошит за плечо: «Папа, ты жив? Папочка!..»
Он лежал с гудящей после удара, но совершенно пустой головой и никак не мог собраться с мыслями. Полный и темный провал. Как для заправского самоубийцы, жизнь полностью потеряла для пятидесятилетнего старика всякий смысл. Наконец, у поверженного отца мелькнула одна последняя мысль: «Такая жизнь мне не нужна. Хватит!».
= Лучше бы ты меня убил, сынок, — прохрипел наконец он минут через десять такой неподвижности, не поднимая головы.
= Зачем? – деспотическим тоном отозвался Стас. – Перди дальше, пока я добрый!
Он сходил за веником на кухню, и стал сметать мокрые бутылочные осколки на фанерку, заменявшую им совок.
= Мучитель, будь ты проклят! – снова захрипел отец. – Убей меня! Убей! Ы-ы-ы …
Пьяное животное поднялось с трудом на четвереньки, лысая голова с кольцом седых грязных волос соединявших уши по затылку моталась как хобот у слона…
Это, конечно же, не был хищник; это было какое=то смешное и нелепое травоядное… Спиртоядное …
Конечно, можно пустить жизнь на самотёк и жить не задумываясь, как живут практически все люди, заполняя пустоту чем угодно, но только не размышлениями о смысле своего существования на этой грёбаной земле.
Много будешь думать, скоро состаришься.
Или еще одно мудрое изречение: много будешь знать долго не протянешь.
Меньше знаешь, крепче спишь, черт побери!
… зажав в кулаке роковую сталь, продолжал слушать ночь. Где-то за линией залаяла собака. Залаяла и захлебнулась затем отдаленно прошел какой-то отдаленный скрип, — худая мальчишеская рука всё крепче сжимала рукоятку ножа, и кровь все более гулко стучала в висках :
Сделав несколько шагов он остановился у дверного проема и прислушался. И вдруг в этой позиции ему опять показалось, что в доме есть еще кто-то третий.
Первая мысль: «В комнате – вор!» Но когда оно появилось у него за спиной и стало пристально наблюдать за ним, у Стаса похолодело внутри. И странная вещь: он сразу же в следующий момент уверился, что это не живой какой-то человек – вор? — забравшийся в комнату? – задумать воровать у них мог только неизлечимо сумасшедший, коллекционирующий какашки – а скорее … ему представилось вроде тумана с глазами.
…конечно, это было невозможно, и, вслушиваясь Валентин понял, что это не человек, а нечто другое, которое присутствовало во всех трех комнатах сразу. Оно беспокойно и бесшумно пошевелилось и посмотрело сразу со всех углов
«Черт, я, наверное, вольтанулся…»- с растерянностью подумал Валентин, и вдруг какая-то неовладеваемая сознанием дрожь пробежала по телу. Рука с ножом обвисла. Он постарался взять себя в руки, и тяжело задышал, несмотря на то, что это сопение выдавало его присутствие с головой.
И по спине у этого парня из неробкого десятка побежали мурашки. Моментально! Он и осознать=то ничего не смог, а они, проклятые, волнующие уже пробежали, и он весь задрожал. Сознание в этом не участвовало, оно лишь покорно регистрировало все эти физиологические моменты.
А внутри холодело всё больше и больше. Надо было бы спросить, кто там? Но язык прилип к гортани. Он медленно, очень медленно поворачивал голову. Смутные очертания темных и серых пятен бродили по серой стене. Днем она была вся белая. Гусиные пупырышки волной пошли по коже его рук и спины, добрались до шеи. И всё- таки он не дал страху парализовать себя полностью и без остатка. Какая—то частица сознания не поддалась глубокому паническому чувству, и он смог превозмочь себя. Но на это понадобилось время.
Поддастся медленно наплывающему паническому ужасу – это конец? Но и не поддаться было невозможно: уж очень сильно ЭТО… и единственное спасение, что ЭТО шло не сплошным потоком, а волнами, дававшими в промежутках возможность не только дрожать, но и собирать остатки разумных мыслей…
Он уже был готов заплакать от собственного бессилия. «Такая жизнь мне не нужна! Вот что дальше…» = наконец, пронеслась первая задушевно-осмысленная мысль, и дрожь пошла на убыль. Он задышал спокойнее.
Пытаясь прийти в себя, он снова, в который раз, с пьянящим сладострастием представил, как выйдет на обочину шоссе и проголосует, и какая-нибудь машина повезет его до Райцентра. Скорее всего это будет бензовоз, или молоковоз. На худой конец грузовик строителей с нефтебазы. Он попросит закурить у шофера и будет пускать дым кольцами искоса поглядывая на водителя, которому и невдомек, что он везет убийцу.
Приглядевшись к нему, закашлявшемуся от дыма, шофер /а они вообще бывалые люди, эти шоферюги!/ издевательски скажет:
— Ай никак табачок крепок?!
— Ничего пойдет…
— Да ты, хлопец, курить не умеешь!
Но всё равно Валентин посмотрит на его с видом превосходства
— Зато умею ставить на куранты!
Как округлятся глаза у шофера, как зашевелятся у него извилины, и как слегка от умственного перегрева отвиснет нижняя челюсть
— Да? Кг-Щх-м!-
Но так и не спросит, что это такое…
Ну а в Райцентре он найдет ментовку и объвит заяву. И как это у них называется — явка с повинной Менты засуетятся, забегают, небось весь Райотдел сбежится посмотреть и перепроводят его вниз. Вертухай толкнет на пороге в спину, и лязгнет засов за занывшим от удара позвоночником.
— За что тебя, братуха? — спросит его какой-нибудь фраерок из шпаны
Он растянется на жестких нарах…
— За мокрый грант, — и сплюнет сквозь зубы.
— Кого решил-то?
— Папаню, своего:
— Рано начал?!
— Вроде вот так …
Дело сделано. А теперь можно и отдохнуть.
…Тут на его разгорячённое лицо пахнуло еще более горячей как из печки волной воздуха. Какой-то совсем непонятный сквозняк прогулялся по всем двум комнатам
Этo неожиданное атмосферное деление заставило его насторожиться. Он внимательно осмотрелся вокруг себя, но ничего подозрительного не заметил. Он подумал, что всего через несколько месяцев ему исполнится 16 лет и все его льготы несовершеннолетнего пойдут коту под хвост. Надо поспешить..
«НАДО!!!»
Правда время шло, а он всё медлил и медлил. «Ну что же ты тянешь резину? – зло сказал он сам себе, — Одно движение и ты будешь свободен. Свободен — навсегда!»
До свободы оставалось несколько шагов к кровати и один взмах с ударом. Вряд ли эта свобода понималась им как свобода от отца, который ничем не стеснял его поведения, не контролировал, не давил – наоборот, он был готов слушать и повиноваться, жалкая дрожащая тварь, спившийся человек…
Скорее всего этим кровавым взмахом покупалось освобождение от навязчивой мысли, неотвязного желания убить отца, а Мысль возникла давно, он растил её и лелеял … Мало-помалу она стала стержнем его личности.
Отец перестал сопеть и издал какую-то … тонкую ноту. Валентиново сердце неприятно екнуло: вдруг проснется?! Больше всего огорчало, что сорвется такое дело и придется, откладывать его по-новой.
Однако вскоре до его ноздрей донесся гнилостный запах, и он понял, что отец просто бзднул, а он в угаре смертоубийственных мыслей сразу этого не понял, не отождествил этот звуковое последствие с его истинной причиной.
«Ишь пьянь несчастная, серет — небось чует СВОЮ кончину». Между тем отец издал еще несколько более плотных звуков, и через несколько секунд смрад ощутимо усилился. «А сейчас ты бздеть перестанешь раз — и навсегда»
…словно ужаснувшись его мысли луна спряталась за облака. Световые пятна на полу исчезли и все две комнаты погрузились в зловещую темноту. Валентин поневоле вынужден был остановиться. Неужели и сегодня опять невезуха будет преследовать его по пятам?.. Он перевел дыхание. Рука с ножом мелко дорожала. В такой темноте он не мог рассмотреть, где у отца находится голова, чтобы одним взмахом отделить её от туловища
… Если отрезать голову, положить её в сумку и вместе с ней явиться в милицию. «Вот это будет прикол!» подумал он. Живое воображение нарисовало мгновенно картину, сцену: Они в красных фуражках с кокардами ему с насмешкой:
— Мальчик, мы тебе не верим
— Вам надо доказательства? Хорошо!
Зудящим звуком он открывает молнию и вываливает им на стол отцовскую голову, как заправский мясник.
— Вы хотели доказательств?! Да, я, я убил своего отца. Почему! Просто так.. Как захотелось… Захотелось и убил. Зарезал как курицу. Суп? Нет, суп варить не стал – ещё не людоед. А правда, что Сталин ел человечье мясо и запивал свежей кровью девственниц?..
Этот торжествующий злобный ужас подвиг Валентина сделать еще несколько кошачьих шагов. Кровать стояла в простенке между двух окон на ней возвышалась какая=то бесформенная груда. У отца была дурацкая привычка, оставшаяся от геологической молодости — укрываться с головой и так спать. И тут Валентин осознал, что не знает в какую сторону отец лег головой, — необходимость совершить мыслительные операции, ощупать что ли…
Мальчишка застыл над кроватью, казалось, отцу оставалось жить на этом свете совсем немного — всего ничего, через несколько минут его сын перережет ему горло. В сознании Чгасаза- звучала какая-то нудная и тяжелая музыка, вроде похоронной, но еще более заунывная и протяжная. Все мысли улетучились. Он медленно занес нож — чтобы вонзить в эту груду тряпья и дурно пахнущего мяса…
Но тут выплыла луна и осветила чудовищную эту картину: искаженное страшным напряжением лицо подростка в дырявой майке и трусах на веревочке, нависшее над полосатым байковым одеялом… И тут вот что поразило Валентина — его отец спал не накрывшись с головой, наоборот— навзничь почти открыто, и луна осветила его лицо, его толстый похожий на картошку нос, лоб его -большой и лысый, как у сократа, морщинился словно он размышлял, губы ехидно змеились в полу-счастливой улыбке, дыхание шло через широко открытый рот. Но такое улыбающееся, блаженное, доброе лицо …
— К смерти готов?
— Клич пионеров — всегда будь готов!
— Ну что же это я? Надо же решаться!— мелькнула мысль, но вид отца словно парализовал его ■
Нет никакого сомнения, что появись луна на несколько секунд позже лежать отцу со вспоротым горлом, бежать бы с застывшими рыданиями по степи Валентину, но зарезать вот так видя радостное лицо отца…
Лунный свет такой яркий несколько секунд назад начал бледнеть и гаснуть, по-новой создавая объективные условия для убийства, но в глубине души уже успело что-то перегореть, и Валентин окончательно понял, что сегодня он опять, в который раз ничего не сможет …
Он медленно нажал кнопку, стальное жало, так и не напившееся крови, щелкнуло обратно. Валентин потряс головой, словно это был кошмарный сон, он стряхивал с себя его остатки…
Где=т о поблизости прокукарекал петух «Ладно, ну ладно, — подумал он. — В другой раз. Ладно, папаня, помучаешься еще немножко. Что ж делать, сын у тебя — слабак! И зарезать тебя у него нет — у него сегодня что-то настроения».
Еще год назад ему казалось, что всё установится само собой, без его особой смертоносной помощи и прочего злодейского участия. Ну, например, отца пьяного задавит машина, и он получит раздавленный труп отца в готовом виде для захоронения на кладбище. А то и зарежут в пьяной драке или сгорит от водки – сгорит от неё! Туда ему и дорога! – участь многих и многих алкоголиков. Но время шло…
Петух прокукарекал во второй раз.
Как всегда, во времена бессонницы, его потянуло на улицу. Гаденькое недовольство самим собой стало результатом истёкшего часа. Он натянул спортивные штаны и всунул ноги в кеды, замяв задники. Накинул куртку на плечи, и пошел на двор.
Ряд белесых облаков как комья ваты, висели на ночных небесах. В просветах между ними мерцали звездочки; воздух был чист так, что была видна пыль Млечного пути и отходя от горячки смертоубийства Валентин вдруг ощутил на подбородке какую-то влагу, а во рту солоноватый вкус. Он несколько раз провел рукой по подбородку, стирая, и боль от нижней губы подсказала ему, что он прокусил её… когда вот только успел прикусить — непонятно …
(Читать дальше — Вторая глава. На дальней станции сойду…)