Мир фэнтези, до краев наполненный вампирюгами, зомбиками и Некромантищами, — это конечно разновидность сказки для современных читательниц. Я так всегда считал, но тем более представьте моё удивление, когда я нашёл некую точку соприкосновения этого мира в материалах судебного дела о преступлении, произошедшем еще в баснословное уже советское время и даже получившее отражение в Практике прокурорского надзора при рассмотрении судами уголовных дел, выпущенной издательством Юридическая Литература. Это судебное дело и положено в основу повести Особенный Крест

ОСОБЕННЫЙ КРЕСТ

(из КЛАДБИЩЕНСКИХ СКАЗАНИЙ)

1. ПРЕЛЮДИЯ

… Сие «блатное» задание побудило меня шляться по приютам костей последних человеческих в № — ской области. В здании похожем на школьное — Облархив, с заведующей читальным залом которого – «толстой шкурой» — я свел дружбу накоротке, периодически подкармливая её шоколадками и прочими мелкими знаками внимания.

От перелистывания сшитых суровой ниткой бумаг столетней давности – желтых, местами коричневых уже, шершавых и хрупких на сгибах, чуть не заработал астму, делая сугубо духовные открытия. Вел по полустанкам и весям преутомительные и преуморительные порой собеседования со старушенциями, старичков попадалось мало, — впрочем, что я во всем этом мог почерпнуть окромя страшного пессимизма. Научно-технический прогресс, научно-техническая революция, глобализация, компьютеризация… Но человек-то, божия тварь, не меняется!? И=эх, вы!!! — ,. — пессимизма. Нет, они ничего не помнят!

— А зачем вам это надо?

— А вы откуда? Из милиции наверно!

— Корочку покажи!

… удостоился соприкосновения со странной и загадочной атмосферой прошлого, которое из всего этого представало передо мной совсем другим, чем я учился в школе и в институте. Научно-технический прогресс, научно-техническая революция, автоматизация и механизация, химизация сельского хозяйства, компьютеризация, глобализация, … Но человек-то, божия тварь, не меняется!? И=эх, вы, доценты с кандидатами!!!

Пессимизм — чем больше я знакомился с сей сферой. То есть ВРЕМЯ — это настолько страшная вещь, что с двуногими даже не сравнится по своей свирепости. История как уничтожение людей – людьми. Уничтожаются всё, стирается все следы человеческого кратчайшего пребывания на многогрешной земле – найти ничего невозможно. Вот был человек, жил и – пропал, как сквозь землю провалился. Ничего от него не остается.

Я стал рисовать так называемое генеалогическое древо:

Входил я в исследование захоронений с радостной надеждой, но посудите сами, милостивый государь, когда вдруг обнаруживаешь полную тщету и равнодушие, — и бессмысленность, — как, же так? Когда никто ничего не помнит и прямо помнить не хочет, а живет всецело одним днем, да тем вдохновляется и оживляется, что поедом ест друг друга: не так сказала — не туда положил, надо класть сюда, а не туда, — не так поглядел и не то сказал — и в обволакивающей вате, подобно крови отсасывающей энергию, этих стычек и межличностных конфликтов и споров спрятана игла готовности перегрызть из-за пустяка друг другу глотку, воткнуть нож в спину… Оскорбления, ругань, тычки… А если случится беда, на помощь никто не придет. Ревнивые отслеживатели, что кому-то из рядом оказавшихся двуногих счастья перепало на минуту больше…

…но самое главное вот это ощущение, что всё исчезает, даже то, что записано — оно совершенно непонятно, для чего записано — я долго копался и изучал историю.

Медуза.

Медуза Горгона. А не Клио совсем.

Исчезнет и это – сохранить невозможно. Страшное открытие, что потомки не будут читать этих газет, может редко какой историк идеологически сфаршированным глазом забредет на сии страницы, а остальные? Остальные не хотят ничего знать. Им все равно, кто их дед, не говоря уже о прадедах, они смотрят по количеству денег и других материальных благ, оставленных по наследству, и только отдельные индивидуумы пытаются противостоять этому. Они воздвигают шикарные надгробия и другие могильные памятники. НО они ничегошеньки не могут сделать. Потому что время сотрет и эти камни в пыль и песок. И старики, забредшие на кладбище с удивлением будут смотреть на изваяние проржавшим краем, выглядывающее из густого кустарника и сухой травы: а кто это такой или кто это такая? Хорошо если после кого-то могильный крест останется, а то ведь ничегошеньки не остается.

Вот читаю – фамилия, а кто, что и зачем? Человек исчезает, словно и не было. Остается одна пустота и тьма кромешная. И я брел в этой кромешной тьме в поисках пустот или — наоборот. Конечно, при желании я могу её заполнить, но зачем? Кто-то выслушает с интересом, кто-то зевнет, но всем не до этого… Они отстраняют от себя эту историю. Задуматься глубоко над своей историей — для них равносильное — сойти с ума… Лежит это в архивах никому не нужное, и если бы я не перевернул эти страницы, так они и остались бы еще сто или двести лет неперевернутые вообще. Да и сами архивы – в ужасных условиях находятся, милостивый сударь…

А ЗАЧЕМ ЖЕ ОНО ТОГДА ЖИВЕТ? – ЭТО ДВУНОГОЕ СУЩЕСТВО

Ничего не понимаю.

Впрочем, есть еще краеведы.

Но как бы там ни было, попервах было особенно волнительно — это потом я окаменел и причерствел — прикасаться зябкими пальцами к шершавой и пылью пахнущей истории, хрупкой на сгибах, вдруг узнавать, что и до тебя существовали похожие существа, которые точно так же сокрушались по тому и или иному предлогу, особенно по поводу плохой погоды — точно так же искали денег на прожитье, чтобы не подохнуть с голоду, — и звезда Юпитер именно попервах сопутствовала мне в поисках.

Я довольно быстро обнаружил захоронение графа Юрия К. рядом с храмом в П*, преобразованном после революции во мраке языческого нечестия — в склад Машино-Тракторной Станции. Троюродный правнук князя М* как я уже говорил, плантатор из Аргентины, был весьма обрадован обнаружением родственных по генотипу костей в российской землице и удвоил свои щедроты, выдав повышенный гонорар за фамильное открытие – которые вследствие завышенного курса ихнего песо…

До революции это было многочисленное, плодовитое семейство и крупный латифундист даже льстил себя надеждой, что найдет кого-либо из живых единокровников некогда многочисленного аристократического стада, так как после Великой Октябрьской социалистической революции поголовье раскидано было по всему земному шару красно-коричневой чумой. И некоторых он нашел в Югославии. Для него эта сумма была сущей безделицей, а в России обеспечивала мне умеренно обеспеченное существование в благословленном ельциновском режиме – с полностью свободным временем, обилия которого в последнее время я даже стал побаиваться.

Я усилил рвение. Я, не довольствуясь ответами пузатых и краснорожих зав. кладбищами, невежественность коих в генеалогических древесах была прямо пропорционально их жадности к дензнакам и спиртным напиткам. Удовлетворенно созерцая зрелище подведомственной территории и поглаживая тройные подбородки, они не раз и не два просвещали меня неразумного:

Раз живем, господа!

А поэтому – какого рожна тебе еще надобно? Ах, тебе плотют за это! И скоко?

Так вот я взял себе в обычай самолично, как гончая собака-ищейка, обходить ряды неприятные крестов и неприязненных надгробий… И вот во время одной из таких инспекций закрытого для новых захоронений городского кладбища одного провинциального городка со мной произошел курьезный казус. Я не люблю посещать обители вечного покоя по утрам или вечерам, да и вам не советую. Как ни странно, но именно из сих мест я постоянно получаю высокий эмоциональный заряд.

А если раз живем, то зачем себя напрягать?

ПУСТОЕ.

И вот это случилось в №.

Полдень.

Хотя солнце уже поворачивало к западу, на кладбище была исключительная благодать. Тишина и прохлада. Великий вечный покой. Мирская суета осталась далече, и даже не напоминала о себе звуком какого-нибудь случайного самолета, не говоря уже об этом постоянном реве всё увеличивающегося количества заграничных «тачек». Было так тихо, что слышно жужжание мушек, роившихся под сенью шикарного древесного купола. Я шел мимо по извилистой тропинке, стараясь не раздавить лениво ползающих на земле мух.

В одной из оградок ковырялась седая и лохматая старушенция: рыхлила землю, тряпицей протирала слегка проржавевший полуседыми кольцами крест с шариками на концах. По-видимому, денег на краску, чтобы обновить не было.

Ну что ж такого? Это же самое рядовое явление – уход за последним приютом близких людей. Чем больше прожито, чем ближе к расставанию с земной юдолью, тем больше людей склоняется к посещению сих мест. За редким исключением.

«Почему же она без головного убора?» — я обратил на неё особенное внимание. Потом пошел дальше.

Почему именно к старости человек вдруг начинает заглядывать на кладбища? Может быть, потому что там уже лежат те, с которыми он прожил большую часть и к которым просто привык, а может быть потому – не судите меня строго за сие предположение – что жизнь, становясь всё неустойчивей да неустойчивей ищет себе опору. Впрочем. Наверное, не надо мистики…

Да, да, даже вот здесь. Удивительно увидеть здесь молодежь, а старичье?! Оно вполне естественное приложение, так сказать неминуемый гаджет. А что естественно, то не безобразно. Подошел, кряхтит бедная… Старость — не радость, метко заметано. Эта категория людей — самая многочисленная из посетителей мест скорби. Хотя не в обычаях наших приверженность к кладбищам и к генеалогическим древесам.

Но в какой-то момент своих хлопот старушенция обернулась, вытирая запачканные руки о ягодицы, поправляя широкий подол темного платья простиравшихся до самых пят, тем самым, будучи похожей на какую-то черную птицу, хлопнувшую крыльями…

И вдруг — Боже мой! понадобилось несколько минут, в течение которых я стоял с раскрытым ртом, являя, наверное, собой весьма преуморительное зрелище, и только по истечении этого времени в мозгу моем совместилась рыжая бороденка с черным платьем.

«Монах!! Это же не платье, а ряса! — я был готов хлопнуть себя по лбу, моя рука поднялась и опустилась. — что здесь делает инок? — взыграло мое любопытство, хотя я совсем не сторонник лезть в частную жизнь, потому, что она у всех одинакова.

«А может, гермафродит? Или мужчина, переодевшийся женское платье? Черт возьми, сейчас ведь огромное количество дураков, которых становится всё больше и больше – меняющих своё первородное естество»

Тощенький, бледненький, лицо неестественно бледное, как бы с гипсовым желтоватым отливом. Ряса была явно не по плечу и висела на нем преизрядно… Ни дать, не взять — огородное пугало,.

Я машинально продолжил свой методический обход, друзья мне говорили: «Юра, что ты делаешь? Это ведь курам на смех — в №ской области столько кладбищ… У тебя крыша поехала!» Но результатом моего планомерного и строго последовательного посещения уже выработалось чутье, и я уже загодя примерно представлял, где что лежит… Или может лежать под землёй. А сейчас я уже почти уверен. что у костлявой тоже есть своя система, и логический ум может сыграть с ней если не в шахматы, то уж в карты точно. Дело в том, что в кладбище есть центр, а есть периферия… Впрочем, не буду раскрывать всех своих секретов до поры до времени – скажу только что выработан мною метод превосходящий детективный – во сто крат.

Так вот, продолжая свой методический обход, я через ряд могил снова приблизился к этому месту.

— И ты хочешь их все обойти лично? Чокнулся?

Другой «перестройщик» — почему я и охладел к перестройке, хотя был рьяный горбачевец – предложил договориться с могильщиками, которые быстренько сварганят необходимое надгробие, высекут на мраморном граните любую писанину – граф ли. Князь, — однохренственно. А то, что под этой мистификацией-фальсификацией пустое место вместо костей этих графьев и князьев, недобитых в гражданскую аристократов, то это даже придает особый интеллектуальный шик-блеск – образец концептуализма. А то, что там в действительности, может быть пусто – деньги не пахнут, в конце концов. Ни один латиноамериканец не узнает.

— Чадо, аще приступаеши работать Господеви, уготовь душу твою во искушение.

Нет, я так не могу. Не убоюсь ужасов в ночи, язвы ходящей в сумраках, заразы, опустошающей в полдень.

Заходя вперед и взад, наклоняясь то справа, то слева, — похоже, инок специально не давал мне прочитать фамилию усопшего, означенную на кресте, словно на затылке в торчащих лохмах у него были вторые глаза.

— Сударь! — наконец вынужден был я обратиться к нему…

… Вы, пожалуйста. не смейтесь! Я конкретно после судьбоносного путча в 1991 году постоянно и с большим удовольствием употребляю это обращение: «сударь» и «сударыня» – и господа бывшие большевики это обращение любят до безумия — потому что полагаю, что эти редкостные старинные словеса, и не потому, что оно так вкусно, ароматно, покрыто вековечной пылью рабовладения, а, как говорили большевики, из идеологических соображений, потому что полагаю именно оно, как никогда именно сейчас, отвечают значительно повзрослевшему самосознанию наших современников — россиян… Надо будить Россию, обращаясь к её гражданам не иначе и токомо аки «сударь» или «Сударыня».

И, во-вторых. Такое обращение куда более благосодержательней, чем нынешнее насильственно вводимое «господин», ибо последнее подразумевает своей противоположностью низкого «раба» — не стоит ей-богу, плодить рабское самосознание, даже на супротивном берегу. Ведь еще Ленин писал, что раб, осознавший, что он — раб, уже наполовину революционер, а раб, который воспевает свое рабство посредством обращения «Господа» — холуй.

Так вот учтиво и тихо, в соответствии с моментом и местом, смиренно с тихим вздохом:

= Сударь, покорнейше прошу извинить, но не соблаговолите ли вы сообщить фамилию, имя и отчество, год рождения и год упокоения, покоящейся здесь персоны.

Намеренно прикрыв дощечку левой рукой, монах обернулся и поднял правую, указуя на кроны и верхушки деревьев, росших над. А что я хотел? И вдруг с пафосом, достойным представления на сцене позабытой Шиллеровской трагедии воскликнул:

— Приветствую тебя, брат мой! Ты любопытствуешь узнать, что я здесь свершаю, не так ли? — запнулся и тяжело задышал, засопел, захрипел, закашлялся, как будто ему кто-то зажимал рот рукой. — О, грехи мои тяжкие! Как мучительны вы, не оставляя меня в покое ни днем, ни ночью – бесовские вопросы.

Быстрое движение руки, нечто вроде скручивания пальцами фиги. Я подумал вообще-то не на шутку, что он издевается, передразнивая меня. Вслед за тем звуки, которые сначала мне показались похожими на рыдания, а потом на затаенное гигиканье

= Он не должен был умирать! Нет! Он не должен был умирать! О-о-о!.. Пал я, пал – Боже мой! Спаситель мой! Прости мое паденье души моей больной! Спаси мя и помилуй! Спаси и сохрани!

И вслед за тем безо всякого видимого перехода:

= Не он! Не он, а я здесь должен лежать! Господи, прости мои согрешения!

= Скажите, сударь, здесь покоится ваш отец или сын? – как можно более участливее переспросил я его.

Но монах вдруг стукнул носком стоптанного башмака по земляному бугру

— Мою, мою фамилию занеси в свои анналы!

Ткнув пальцем в строчки на кресте, стал произносить какое-то странное слово. В нервном трепете я его не упомнил. Мы не понравились друг другу сразу.

— Я умер в 89 году, но я жив!

В общем, после сего на все сто процентов чокнутый. Сейчас уже шёл 95-ый год.

— Спасибо, сударь! — я поспешил откланяться..

Он захихикал, — весело и беззаботно, и улыбнулся так простецки, губы разошлись во всю ширину лица, разделив его пополам, прощая мне своим смешком всю нетактичность моей выходки на святом месте вечного покоя. Я тоже улыбнулся, и, казалось, всё это обратится тотчас же в шутку.

— Беса зрю пред своима очима, беса явственно…- и он начал мелко и быстро креститься, так что рука только мелькала перед лбом, плечами и пупком. Так быстро, как мог делать это человек, для которого осенять себя крестным знамением стало второй натурой, и указывая теперь указательным пальцем левой руки на меня:

— Сгинь, сгинь, нечистая сила! Жена в багряных ризах! Подол подыми!

«Точно чокнутый!» По религиозным понятиям, принятие монашеска сана прощает все прежние грехи, все жестокости и мерзости, которыми была полна предыдущая жизнь постригающегося.

— Это кто? Это я — бес? А ты кем был до монаха? Да и монах ли ты всамоделишний?

Это меня задело, поскольку не чту себя революционером. Да. Я, конечно, материально обеспечен благодаря «новым русским». Но это не значит, что я — бес. Бесы = это революционеры, по терминологии Достоевского, глубоко чтимого мною… Но он, как свойственно это сумасшедшим, тут, же успокоился, замкнулся, углубился в самого себя. «Ну ладно, с тобой всё ясно, милостивый сударь» — пробормотал я себе под нос

Неожиданно расшумевшийся шатер кладбищенский рощи над нашими головами — его безумной и моей — умной, тишина, нет, тишины не было, — безлюдье только не безлюдье чистого поля, а безлюдье — безмолвие, когда на тебя смотрят слепые глаза предков…

Надо отметить, что в № — ской области встречается огромное количество дураков, с началом перестройки их отпускали из психущек целыми пачками. Огромное количество неуравновешенных, и каждый сам себе на уме. Нет, это не вас, уважаемый читатель, я имею в виду — я о самом себе говорю, извините!.. Вы уж извините…

Я отошел в сторонку: всё так же озаряло меня своим теплом полдневное светило, раскосые лучи его всё так же пятнисто ложились на оградки, столбики, крестики, лавочки, бугорочки, окаймленные густой зеленой травкой… Ветерок слегка раскачивал верхушки деревьев и шумел в их сучьях — порывами — и все равно яркое незабываемое ощущение иллюзорности, как никогда, посетило меня в этот момент, Чувство было, безусловно, рождено этим более чем странным, — нет, не странным, а каким-то глупым, несообразным ни с чем диалогом, как если бы разговаривали два сумасшедших…

Именно два, а не один, хотя это был явно повредившийся в уме инок.. Иногда, несмотря на обилие моих трудов, иногда вдруг звучал чуждый провокаторски глас:

— А зачем всё это ты делаешь?

То есть начинал архивные поиски я не был настроен столь пессимистически.

Или вдруг среди картины удивительной по красоте – тишайшей — среднерусской природы видение громадного в полнеба и мое недоумение:

— А кто же на этом кресте? Для кого место предуготовлено?

И голос злорадный:

— Для кого же еще? Для тебя, конечно же!

А что я такого сделал…

…. Но я решился вернуться к нему, хотя дрожал слегка, поскольку был испуган. Загадка его слов — ЗДЕСЬ Я ДОЛЖЕН ЛЕЖАТЬ, то есть получается, что там пустая могила… Никого в ней нет? Интересно!.. Не давало мне покоя … А если и в самом деле там пустая могила

2.

Сентябрь. Воскресенье. Вечер. Тихий провинциальный городок. В котором бесшумно опадает листва в городском саду, на аллеях, газонах, мусорках и свалках она лежит молча рыжими и серыми пятнами затеняя зеленую землю … №-ской области. Не очень далеко от столицы. Электричкой доехать можно.

С тех пор, как я поездил по СССР, я понял, что в детстве она, матушка, представлялась мне по школьному атласу совсем другой, чем она есть на самом деле – эта громадная страна.

На притихший индивидуальный сектор застройки из всех окон многоэтажного дома льются позывные всесоюзной программы «Время». Им отвечает глухой лай глупых собак, которые не интересуются очередной Золотой звездой Героя Социалистического Труда… Бодрые и радостные – осияянные радостью лица дикторов – на экранах телевизоров – он справа в костюме с галстуком, она слева – в строгой однотонной кофточке, — они сообщают о завершении строительства очередного жилого многоэтажного дома, о чествовании победителей социалистического соревнования – мелькают упитанные юные лица…

Бодрый, с металлическим оттенком голос диктора сообщает: хорошо потрудился коллектив фабрики №волокно, что в городе №. Встав на предпраздничную вахту…

… ознаменован новыми достижениями в укреплении экономического и оборонного могущества нашей Родины, повышения благосостояния советского народа, упрочения мира во всем мире на земле.

Загадочность женской души — истина общеизвестная, тривиальная и избитая вашей пишущей братией до полусмерти. И вы еще осмеливаетесь что-то сказать на сей счет? Дерзость непростительная!

— Нет тут никакой тайны, — хочется воскликнуть, — Одна пустота. И не более того!

И всё же сколько бы об этом не говорилось, когда мужчина из тех или иных соображений настойчиво пытается понять причины женского поведения, есть тут какое-то очарование, непредусмотренное истиной.

Мне, например, не дает покоя один вопрос: но ведь она вышла за него замуж? Не так ли?!

И это обстоятельство не дает мне покоя — чужая жизнь остается непонятой… Значит, было какое-то чувство всё-таки, ибо в советское время по расчету выходили очень редко, рассуждаю я, кроме элементарного расчета на научную карьеру: стать женой академика…

Впрочем, разве редкость была в советское время. когда оглянется молодка вокруг и не до расчета ей — лишь бы кто взял.

В общем, какая-то странная история. Но по природному чувству справедливости судя, мы ищем в злодее какие-то безбожные черты, а у преступления должны быть какие-то веские причины, пусть будет черный портрет и там где кроме скуки нет иного повода, мы — ,. — чувствуем преступление не могло не свершиться. Но время проходит, и по парадоксальному свойству нашего сознания, появляется светотень — не может преступник быть абсолютным злодеем, вот он и кошечку любит, вот он и цветочек сорвет и подарит. Не может быть, чтобы в нем всё было душегубским: и глаз излучины, — острые, и брови — опасные, и ботинки — с намеком, и жена, чтобы у него было злодейская, и машина — коньячная, марка его маньячная…

Недавно слушал передачу по радио: Гитлер был сентиментален, любил собак. В общем, дорогой читатель, встретившись с убийцею на улице, — бывшим или будущем, всё равно, — кто даст голову на отсечение, что мы его распознали с первого разу. Кто поклянется, что он никогда не станет убийцею…

«Преступник — не изверг рода человеческого, не злодей, а несчастный человек, попавший в беду вследствие неблагополучного стечения обстоятельств и достойный не только сожаления, но и всяческого соучастия». Чьи это слова?

Вымыв голову, вальяжными движениями расчесывает русые пряди, уныло сипит слабенький фен, явно неспособный обслужить этакую массы мокрых волос, длинную косу. В углу рядом с обшарпанной табуреткой дочка Иринка играется в кухонную посуду: она раскладывает пластмассовые тарелочки и жестяные кастрюльки. Дитё приглашает Добрую Фею из сказки за игрушечный столик. Слегка утомленная мамаша закурила. Кухонька наполнилась дымком. Хрущоба. Гаванна.

— А нас папка пацит, — вдруг не с того, не с сего тонюсенький голосок вплетается в струи сигаретного дыма. Мать вздрагивает и недовольно смотри сверху вниз. Дырявые колготки у дочки сползли и оголили худенькую спинку, из которой бугорками выпирают позвонки.

— Как? — голос грубоватый, хрипловатый как у мужика. Услышала!

— Гуляли, папка пакал..

По кафельной плитке над раковиной медленно и безбоязненно семенит рыжий таракан средних размеров.

— Чи-иво? — Плакал? Ну это неудивительно! — внезапная гримаса злобы искажает черты ухоженного лица до неузнаваемости: глаза сходятся к переносице, щеки втягиваются, губы выпячиваются как для плевка. Вообще-то она была холодна и сдержана. Это русская красавица с длинной косой. Царевна Несмеяна. — Мокрая курица, баба, а не мужик! Лучше бы он не плакал, а больше денег приносил. Кормилец? Не распускал бы нюни, а на вторую работу устроился… Кусок идиота! Кусок форменного идиота…

Быстро скинула с ноги драный тапочек и в мгновение ока хлопнула по стенке — таракан там и остался, выпустив из себя белое месиво.

— Таракан, какой-то задрюченный, Дистрофик, а не таракан. От соседей, что ли, притащился, мои-то пошустрее будут…

Могло ли быть такое, чтобы она внешне холодная была натурой импульсивной в каких-то моментах: ей что-то показалось и вдруг её, что называется. понесло по волне горячечной страсти но побуждение продолжалось недолго. Пришел период торможения и — осознание неудачи, но беременность уже на такой стадии, что аборт не сделают — при Советской власти с этим вроде было строго — и потом вся замужняя жизнь — судорожные попытки исправить одну главную ошибку — перевоспитать мужа в нужном рубле… Сохранилось неотправленное письмо, извлеченное следователем из мусорного бака и почему-то приобщенные к уголовному делу…

(Продолжение следует)