ВСЁ ШУТИТЬ ИЗВОЛИТЕ, ТОВАРИЩ ДИРЕКТОРША!… Ша!
Часть первая. Начало — о Мане падме хум — Исхода.
1.
… слишком много времени ушло с тех пор, когда у меня родилась мысль написать об одной из тех кардинальных проблем, над решением которых испокон веку неустанно бьется человеческая мысль. И бьется как рыба об лед. То есть могла бы и не биться, так как от этого битья ничего не меняется. Но она бьется всё равно, наверное, потому что как-то неудобно жить без биения о холодную прозрачную поверхность, такую хрупкую, но для рыбьих сил – такую твёрдую. Бьётся головой о стенку, так и не решив для себя окончательно, и вместе с тем никакого решения нет и — не предвидится. А может быть, находит какое-то свое удовольствие – эта человеческая мысль – в непрестанном и неутомимом биении пройденного.
Это как буддисты сидят и повторяют одно и то же: о Мане падме хум – дни и ночи напролёт. О Мане падме хум!
В те далекие времена моя комната напоминала жилище… Жилище… ну если не сумасшедшего совсем. То во всяком случае не совсем разумного. И я до сих пор не могу понять, как мои родители мирились с этим.
Описание комнаты Ф.В. Диван, телевизор, а телевизор зачем? Он у меня никогда не стоял, стол, палас и – пыль, неизбывная вековая пыль по углам…
— Дайте я у вас хотя бы подмету!
— Не надо! – крик. – Вы у меня что-нибудь перепутаете, и я потом ничего не найду!.
Слишком много времени ушло и на созревание этого замысла, прежде чем я по-настоящему серьезно взялся за изложение и – он перезрел. Сгнил на корню…
В сущности, появление замысла похоже на молнию летним днем, небо затягивается тучами, сгущается темнота и вдруг — ослепительная вспышка, прогрохотал гром, — ух ты! Как здорово! – и опять тихо и опять ты наедине с темнотой, с такой темнотой, с которой ты справиться никогда не сможешь. Ты просто сидишь и тупо смотришь на лист бумаги, на разбросанные шариковые ручки вперемешку с цветными карандашами
А зачем тогда?…
Сидишь и слушаешь, как в этой кромешной полночной политической темноте стучит дождь по подоконнику. Это сколько же работы надо пере-вернуть, сколько материала перелопатить, чтобы в полном объеме превратить замысел в жизненное полотно – в Неведомый Шедевр, так себе блудословие…Когда всё живое спит на много километров вокруг и – даже часовые на близлежащем военном аэродроме слегка кимарят…
Да и что получится в итоге? – это еще неизвестно.
Ух ты!
Ведь до сих пор еще ни у кого ничего не получалось. «А ты что — особый?» — издевательски спрашивает внутренний голос. – Нет, я не особый, — кисло отвечаю ему…
А стоит ли?! – возникает крамольная мыслишка с подачи того же самого оппонента и моего личного врага…
Внутренний голос подталкивает локтем в бок — … Не ври только, что много времени впереди. Конечно, наступать на пятки Щедрину ты хотел давно, но потом должно быть это забросил, и только страх близкой смерти почему-то воротил тебя к этому сюжету. Но ты решил судить об этом задиристо и фнафаронисто… «Ты знаешь, как должно быть! Но ты не знаешь — другого: почему так как должно быть – не бывает?»
Как и молния тот или иной замысел, задумка, намерение, желание, — как появляются всегда внезапно и также внезапно исчезают, — остается одно летучее воспоминание. Его впечатление неуловимо и изменчиво, и удержать его при себе – это тоже надо попотеть, поработать.
За время созревания этого замысла пришлось много передумать и многое пересмотреть, многое пришлось забыть и вспомнить заново. НО вот случайные впечатления вычеркнуты. Осталось лишь только то, что продолжает волновать на протяжении многих лет. Осталось, то что не обойти и не переступить, — то, что как кость в горле.
Об ней и речь пойдет.
… Как то он читал одну из книг. Она была в зелёненькой такой обложке, корешок которой слегка погрызли неразумные, но голодные мыши. Я всегда замечал, что голод и разум находятся в обратно пропорциональных отношениях. Тем охотнее во все века и во всех странах общество травит своих гениев голодом и нищетой. Это кабы житейский экзамен для выдающихся умов на засыпку. Или, может быть, зрелость? Маленькое подтверждение тому корешок моей книжки, подвергнутой грызущей критике мышей…
почему творчество этого Великого Писателя Земли Русской всегда привлекало меня?
– Вероятно, в этом обязательно сказывался склад характера. Какое-то моё сходство с ним?
–… вряд ли.
Желая побольше узнать о своем любимчике, я доставал книги о нем и таким образом знакомился с ним все ближе и ближе.
А сейчас я спрашиваю себя: зачем?
Но в конечном счете мы стали с ним почти накоротке… когда солнце заглядывало в моё окно, я с ним здоровкался, а когда месяц подсматривал за мной — полуночником, желал дяде Мише спокойной ночи.
— Итка, дядь Миша – мы с тобой прожили еще один день, прожили его бесплодно, и бесполезно, и прожили его – мучительно больно – для освобождения всего человечества – ничего не сделано такого, сякого – этакого…
Дядь Миша хохотал, откинувшись на спинку старинных кресел, и грозил мне своим корявым, старческим пальцем… «Анафема!» — восклицал он … «Не видать тебе … »
В свое время это был кумир вонючих и длинноволосых нигилистов, дымивших сигаретами направо и налево, которых в двадцатом веке всё же – почему всё же? – наверное, вопреки…называли прогрессивной молодежью. Вся передовая Россия жадно ждала каждого его нового слова. То было особое время, сейчас уже давным=давно непонятное. Положение вели-кого сатирика служит верным подтверждением ленинских слов: «Вульгарный революционаризм не понимает того, что слово тоже есть дело; это положение бесспорное для приложения к истории вообще или к тем эпохам истории, когда открытого политического выступления масс нет, а его никакие путчи не заменят и искусственно не вызовут».
Собственно говоря в это ленинское изречение не мешало бы внести поправки. В том смысле, что все эти взаимозамены слова и дела показывают, что для того, чтобы появилось дело, сначала должно появиться слово, которое является навозом, для произрастания любых исторических перемен. Изменения в менталитете, перемены в идеологии… то есть – еще раз заостряю – выступление масс невозможно не потому что на данный момент оно невозможно, а оно словесно не сформировалось.
Х Х Х
Говорят, если человека тысячу раз назвать ослом, он и сам поверит в это. Не только поверит, но и голос попробует ослиный:
= И-а! И-а!
Обрадуется его силе и звучанию, не замечая, что «у меня человеческие руки, а не ослиные копыта»
— Ну и дала бы мне пощечину этими человеческими руками…
— Зачем?
— Вот именно: я ждал, ждал – так и не дождался…
Призрачная придурочная жизнь…
Х Х Х
Если, по слухам, таким влиянием обладает неправда, то можно вообразить, что способно сделать правдивое слово, то слово, которое сходится с собственными чувствами и ощущениями человека. Другое дело, что чувства и мысли конкретного человека могут быть очень далеки, а порой даже противоположны тем процессам, которые идут в объективной действительности. Голодной куме – хлеб на уме. Сколько бы человеку не говорили о том, что он – сыт, но верить он будет не словам, а позывам своего желудка. Более того, в такие моменты поле восприятия информации значительно суживается, и все мысли уходят на то, где бы раздобыть денег. Правда, отдельные умы в такие времена смиряют свою плоть и учатся обходиться – акридами. Кстати, хоть вы знаете, что это такое?
— Ну, акриды — это…
— Акриды – это акриды.
Доказательством этому отчасти служит то, что в своей деятельности Щедрин выступил на шаг вперёд не только как крупнейший художник русского освободительного движения.
Действительно, я проверил, так тогда и писалось – «освободительного» — никто не обращал внимания… И вдруг все прозрели: так жить дальше нельзя! Но и как собиратель, организатор и руководитель всего лагеря демократической литературы. Это был вождь и Учитель, своим глазами слегка навыкате далеко прозревавший будущее и добродушно-ворчливым басом дававший ответы на самые жгучие вопросы того и этого времени.
Техника хороша, мышление отлично, а по содержанию плохо так что дальше некуда.
Ложь!
Сильнее — враки!!
«Будущее он не прозревал». «Мучительно больно!»? Хм? но ведь он прозревал «совбуров»!
??
…и только иронией судьбы можно назвать то, что сейчас это практически забытый писатель. Если не школа. А в школе с его творчеством теоретически в размере нескольких уроков. Если не высшая школа, в филологическую программу которой он входит необязательным курсом, то можно было бы не обинуясь говорить о полностью забытом писателе, юбилеи которого становятся, как принято у нас писать в прессе «всенародным праздником».
Контраст поразителен. При его жизни молодежь души в нем не чаяла, читала его запоем. Да и после смерти еще некоторое время его произведения остаются настольной книгой всех порядочных людей России. На них воспиталось поколение людей, делавших революции. Они были достойными учениками своего вождя. Среди этих учеников был и Ленин…
(Продолжение следует)