АНГЕЛЫ НЕДОЛГО ЖИВУТ НА ЗЕМЛЕ.

(Псевдоисторическое повествование)

A что там ангелы поют, — такими злыми голосами?!

Владимир Высоцкий

1.

И так, рано утречком, Красуля подошел к школьному зданию сзади: со стороны стадиончика, на котором паслись три коровы и коза. Школа была необычно тихой, не похожей на саму себя, как бы уснувшей. Привыкши её видеть в постоянном оживленном хороводе детишек и неумолчном звоне писклявых голосов, увидеть её пустынной было как-то даже не по себе. Может быть поэтому, он остановился под стеной мастерских в уже прилично вытянувшейся несмотря на раннее утро тени, прижал к груди заветный завернутый в газету предмет и всмотрелся в обширное здание. Он осмотрел его снизу доверху и слева направо.

Видок у школы сейчас летом был непрезентабельный: облупившаяся штукатурка там и сям, потеки на стенах, где вода бежала мимо прогнувшейся серой водосточной трубы, пыльная жухлая трава под стенами, облезшая краска на рамах окон… Одна только свежая куча иссиня-черного мелкого угля, наложенная перед кочегаркой, будила какие-то ассоциации, да и то не очень приятные.

Сегодняшний воскресный день вообще отличался какой-то особенной тихостью. Полустанок и в рабочие дни не отличался шумливостью, а в воскресенье, когда часть трудящихся при железной дороге отсыпалась, а многие семьи рванули на Азовское море, и самые зажиточные – нет, не богатые, богатых тогда не было вообще, погрузившись в «Запорожец» уехали под Феодосию – на Черное море, полустанок вообще казался вымершим.

Постояв, подумав, Красуля всё же двинулся на штурм. Поднявшись по четырем массивным ступенькам, толкнул дверь. Она, как всегда, была не заперта. В узком коридорчике он привычно свернул налево. Полутемная комната оказалась пуста. Тщетно Красуля искал хозяина взглядом, тот словно бы испарился.

Первым что пришло на ум объяснением стало то, что Шурик где-то раздобыл деньжат и побежал за самогонкой к бабке Степаниде. Оставалось одно – ждать, и дай бог, чтобы недолго. Он присел на кровать и аккуратно положил предмет рядом с её ножкой. Панцырная сетка жалобно пискнула, протяжно заскрипела, и он опустился вместе с ней чуть ли не до пола. Потом ему пришла счастливая мысля : «Почему я должен сидеть? Я лучше ляжу! Я вообще-то никому ничего не должен…»

— Ишь ты, заржавела! – сказал вполголоса сам себе Красуля и через минуту другую добавил: — Вот ведь как – любую вещь надо смазывать, чтобы она была в порядке… Тем более надо смазывать человека, чтобы он не скрипел…

Он откинулся на спину, заложив руки за голову принялся смотреть в потолок, углы которого были затейливо затемнены пауитной, гдето свисавшей, где-то пушистыми комьями, а где-то только угадываемой…

Его мысль побежала по ассоциациям, связанным с салидолом,

2.Вместо пердисловия.

Я сочинил рассказ, и мой батя, воспринимавший искусство сугубо практически, я бы сказал даже утилитарно, — не путать с тоталитарно! – как никак он пару лет работал киномехаником в нашем полустаночном клубе и по должности был вынужден волей-неволей если не отсмотреть, то прослушать фильмы все подряд, без разбору и – самое главное – что из всего этого искусства осталось только одно приятное воспоминание – то, что смотрел эти фильмы он задаром, когда все остальные платили за это удовольствие копеек 20, по-моему, не больше, рассказал мне как он сказал «про интересный розыгрыш», как оно было на самом деле в жизни, ибо из моего рассказа он не осилил и 2 страниц машинописных, а всего я там их набузовал 98, и он сходу не поверил мне, а я – в отместку ему.

Мы, конечно, не поругались.

Батя широким усталым жестом отложил толстую пачку листов на недавно купленный под телевизор шкафчик, дипломатично заметив, что прочитает их попозже (фактически это был эвфемизм «никогда»). А я, прекрасно понимая это, не стал настаивать на гениальности своего опуса – за всю его не очень большую жизнь мы с ним серьезно поругались в последний год его жизни – один раз! А тогда просто поспорили – причем на отвлеченную тему. Каждый остался при своем мнении, и, уважая священное и полное римское право друг друга мыслить инаково, мирно разошлись по разным комнатам – у нас была трехкомнатная квартира на троих – точнее я просто ушел в свою, где стал расхаживать от окна к двери и обратно.

Я не хочу сейчас – задним числом – доказывать свою правоту и уличать батину историю во лжи – после драки кулаками не машут, тем более самого бати уже давным-давно нет. Да и происхождение этой лжи совсем понятно исходит из самых благих побуждений. Просто хотелось бы взглянуть еще разок – может быть прощальным взглядом – на центральные идеи его повествования.

Впрочем, это не совсем его повествование – уже. Я всё-таки кое-что поменял. Я убрал его главную фигуру – Валька, бывшего у них в ребячестве «коноводом», в смысле заводилой, и отличавшегося судя по всему неуемной и неуместной шутливостью, за что иной раз и получал по первое число и мягкое место… Мне он представлялся чем-то в виде Ноздрева. И, конечно же, весь розыгрыш логически вытекал из его характера. От Валька я взял только одну важную черту — его безграничную истовую коммунистичность. Он был первым после войны комсомольским вожаком полустанка, потом поехал по оргнабору на Западную Украину, на Бандеровщину, где стал парторгом завода, потом первым секретарем горкома партии… В 50 лет – инфаркт. Похоронили его с большими почестями…

Впрочем, хватит о грустном.

Давайте, обо всём по порядку.

3.

…но далеко её убежать не удалось,.. Он вырубился.

…Когда он открыл глаза, то перед ним стоял высокий худой небритый молодой мужчина, лохмы которого настоятельно требовали не только мытья головы, но и стрижки. Он был в одних трусах, но по колено:

— Ха, — сказал мижик, — пришел! И как-то зло глянул на разлёгшегося Красулю.

— Физкульт-привет, Шурик! – радостно ответил Красуля и, с большим трудом выбравшись из кроватной ямы, раболепно протянул руку для рукопожатия

— Всё Толик, мне — … — с ходу заматерился Шурик, небрежно ударив по протянутой ладони, — ты понимаешь: физически обрастаю шерстью. Скука, сука, тут у вас смертная! Тоска зеленая! Всё, всё…Если скоро услышишь нечеловеческий вой – это значит я! Я! Я!!! – завизжал он, так что слюна полетела изо рта во все стороны.

— Тише! – испугался Красуля, замахал на него руками. – Директора разбудишь!

Шурик рассмеялся.

Кто здесь услышит? Директор со всей семьёй уже как неделю лежит красным пузом к солнцу на море…

В принципе, Красуля был того же мнения. Физрук Шурик был одновременно и сторожем школьного здания, потому что сторожиха возраста была преклонного и постоянно болела, особенно летом, когда её одолевали немочи, от которых она лечилась на своем огородике: цаповка, прополка, поливка…

Красуля не поддержал тему, он занялся стриптизом: сдёрнул газету и обнажил бутылку водки…

— Вот, Шурик! – с гордостью, — настоящая, казённая…Не самогон какой-то

На этикетке по диагонали действительно на фоне кремлёвской башни красовалась надпись: Московская.

Шурик приоткрыв рот и сощурив правый глаз внимательно всмотрелся в редкостный предмет.

— не шизди! – выкрикнул он. – Настоящая? А почему уже откупоренная? Небось сам вылакал, а мне самогонки налил? У-у-у… Ненавижу!

После этого Шурик забыл уже о скуке и рассказал, что ему всё надоело и он вскрыл директорскую квартиру. Она оказалась пустой. И то сказать, бывший хозяин, отправившийся куда-то по партийной путёвке — то ли на целину, то ли на ударную стройку по оргнабору, забрал с собой в том числе и зеркало с цветами из учительской.

Они встали и прошли через коридор направо. Действительно, комнаты были словно выметены под метелку – даже гвозди все до одного были вытащены из стен, на их месте красовались неаккуратные дырки. Они от души посмеялись над жадностью бывшего обитателя с партбилетом.

— и вот таким людям Толик, доверяют воспитывать нашу коммунистическую молодежь, — подвел итог Шурик.

Они вернулись и выпили еще по стаканчику за предстоявшее светлое будущее. Начался обычный в таких случаях треп обо всем на свете, в том числе и о том, как славно будет жить при коммунизме.

4.

Как я себе это представляю. Да еще одно – я немного сдвинул время рассказа – на 60-ые годы, которые я уже немного застал. Голодные послевоенные годы мне не давались, не получались рисовать… Я не ощущаю их атмосферу. Это совсем другая эпоха для меня, не знавшего голода вообще…

(Продолжение следует)