|
(Вернуться к Предисловию)
Повесть о счастье, Вере и последней надежде.(НЕОКОНЧАТЕЛЬНЫЙ ВАРИАНТ)
Часть Первая. Чудес не бывает, НО…
Пролог.
ТАК ДАЛЬШЕ ЖИТЬ НЕЛЬЗЯ!
СССР. Середина 80-ых годов прошлого столетия.
— Братан, а братан! — сказал ему Старший Брат.— Так, как ты живёшь — дальше жить нельзя! Ты это понимаешь?! На тебя вся страна смотрит! Тебе уже сколько лет?
— Да столько же, сколько и тебе, но ты понимаешь — мне с этим делом здорово не везёт…
…На дворе было очень редкое, поистине феноменальное природное явление: гасла вечерняя заря Советской власти и одновременно безо всякой такой тёмной и кровавой ночи длинных ножей и факельных шествий загоралась утренняя заря Перестройки — … — — … — — … — — … — — … — — … — — … — — … — — … — Оглядываясь назад и освежая памятью события тех уже баснословных лет, он не мог отделаться от тоскливого впечатления, что Великая громадная 250-миллионная страна одномоментно хлебнула чересчур изрядное количество самогонки и гудела от заёмного искусственного веселья, не задумываясь о грядущем похмелье.
Целая Империя Добра и Света не догадывалась о своей грядущей — … — судьбе, так что уж тут говорить об отдельно взятом её гражданине?!
НО ВСЁ РАВНО — НЕ ВСЁ РАВНО….
В один из неприметных дней этого мутного и смутного времени, молодой человек попросил пожилого водителя “Москвича” остановиться у Главного рынка, прозванного в столичном обиходе почему-то “базаром чернозадых”. Летнее утро ещё дышало изумительной свежестью и сказочной прохладой. На душе было весело и радостно. Он был молод, полон сил и здоровья.
Он вышел из машины и пошёл к ступенькам. Поднимаясь, на последней из них вдруг услышал:
— На х.!
Он оглянулся: СТРАННО, НО НИКОГО вокруг него вообще НЕТ! Нет, это точно не его внутренний голос. Это явно снаружи. Но кто же это тогда?
— Пошли все на х.! — истерически и визгливо.
“А это , наверное, Сталин и Ленин за углом ругаются матом, — подумалось ему единственно нормальное объяснение паранормального явления. — Голова у грузчиков на похмелье бо-бо, а денег на водку не хватает …”
Лёгкое эхо одиноких шагов пронеслось под высокой крышей только что открывшегося павильона Главрынка — продавцов в это время было гораздо больше чем покупателей. В правом верхнем углу у цветочного развала в гордом одиночестве дремал один из пока ещё рядовых представителей будущих “новых русских” в надвинутом на самые брови аэродроме. Он компенсировал утренней дремотой зашедший за полночь кутёж с проституткой, пардон — с (говоря тогдашним слэнгом!) путаной в одном из ресторанов гостиницы “Космос”.
— В какую цену розы?
— Ка-а-акие?.. — с трудом приоткрыв один левый глаз, нехотя осведомился будущий Березовский (или Ходоркович, или Гусинский — какая разница?! Все они были одним хреном мазаны … ) выходя из сна почему-то с рязанским протяжным акцентом на “а”. — А-А … Эти!.. Рупь штука-а, да-арагой …
Впрочем, пыльные и ободранные по бокам сандалии раннего покупателя, а именно их джигит первым делом смерил высокомерным взглядом, особых надежд на платёжеспособность. Поэтому правый глаз продолжал спокойно дремать.
— Есть и та-акие — не та-акие да-а-арагие, да-а-арагой! — хозяин махнул рукой на ведро, в котором теснились какие-то замухрышки
Молодой человек между тем внимательно осмотрел цветочную экспозицию, уставил свои позорные очки на кроваво-красный букет и ткнул указательным пальцем: “Вот этот?” — “Сколько”? — не понял продавец. “Весь”. Горный орёл встрепенулся, не веря своей удаче, и снова весьма удивленно осмотрел уже двумя — двумя заблестевшими глазами покупателя: прикид заутреннего гостя ну явно не соответствовал уже устоявшемуся представлению о первом советском миллионере: давно вышедшие из моды жёлто-коричневые вельветовые штаны на покупателе были коротковаты как санкюлоты… Тем не менее, они посчитали огненные розы: он для того, чтобы было строго нечётное количество, а будущий социалистический кооператор — для того, чтобы назвать стоимость, — вышло на пятьдесят с лишком рублей.
Это была примерно половина месячной зарплаты среднестатистического советского служащего. Две недели бюрократ социалистического образа жизни (иными словами совбур) должен не пить, ни жрать, и вообще ничего не покупать себе, чтобы приобрести вот такой букет цветов для любимой. А он его купил для девушки, которую еще в глаза не видел и, очень вероятно, что больше никогда не увидит. Более того … — впрочем, об этом попозже.
Спускаясь по ступенькам с очень неудобной охапкой, он повёл глазами в поисках “Москвича” и в поле зрения внезапно попала тумба с театральными афишами — крупными алыми буквами, которые увидит даже слепой, там было начертано:
ЖИЗНЬ
ЕСТЬ
СОН.
“Что это? Ах да, — подумал он, — Пьеса … Кальдерон а ля Барка …”.
Когда он с этой охапкой роз, полностью закрывавшей его хилую грудь, залез неуклюже на заднее сидение автомобиля, Фотинья как-то странно посмотрела на него, глаза её и без того от природы круглые, стали похожи на чайные блюдца средней величины. Она глядела долго, но ничего не сказала.
На лице старичка за рулём — частника, т.е. человека занимавшегося запрещенным в та поры частным извозом, начавшего нервно кусать губы, а его плешь вспотела — сразу нарисовалась горестная обида об упущенной возможности — о цене поездки договорились заранее, и водила явно жалел, что мало запросил. “Нет, не Кальдерон а ля Барка — засомневался молодой человек, — скорее Лопе де Вега” = Середина семнадцатого века. Испания.
Он был единственный сын обеспеченных родителей: батя его руководил сельхозинспекцией целого периферийного района, мать проработала к тому времени 35 лет в школе, и продолжала работать, получая одновременно самую высокую пенсию СССР, Если не ошибаюсь — 132 рубля в месяц. Но у них не было ни мебели из Чехословакии, ни ковров из Средней Азии, ни мехов из норки и других пушных млекопитающих Великой Сибири, ни золота Магадана, ни богемского хрусталя — … —
… на полках удмуртских шкафов — там стояли только лишь стеклянные — багряный кувшин да синяя ваза, все в пыли, и книги, книги, книги… Жили скромно и на себя тратили очень мало, в основном — на еду: питались с базара. Поэтому лишние деньги были. При этом ощущения своего богатства — не чувствовалось. Отец, мать и сын не считали себя богачами, тем более какими-то подпольными, а воспринимали себя нормальными рядовыми советскими людьми среднего достатка. А книги? Книги в те баснословные времена стоили копейки.
В общем, когда есть деньги, для некоторых очень многое оказывается ненужным. (Надысь, из Законов Мерфи-смертного)
Они поехали молча, но аромат большого количества роз начал потихоньку наполнять собой салон Москвича. Он всё ждал, что попутка вот-вот остановится, и он пойдёт с цветами на выход, но машина медленно катилась вперёд.
Осталась позади Останкинская наркотическая игла — … — вкупе с колоннами приземистого особнячка=круглячка метро ВДНХ, затем Мухинские «Рабочий и Колхозница» не заметили их начавшийся вояж, потому что смотрели и смотрят исключительно в высокое светлое будущее.
«Где ж эта улица, где этот дом, наконец …» прозвучал в ушах проснувшийся внутренний голос
И тут Москвич, как будто подслушав его мысли, замедлил движение и подрулил к тротуару. «Приехали!» — с облегчением подумал он и потянулся к дверце
— Что случилось? — воскликнула в недоумении Фотинья.
— Стоп, сто-о-оп, — пробормотал, почему-то задыхаясь шофёр, потом перешёл на злобный голос, — слишком далеко! Не три, а пять! Пять рублей!
— Но мы же сразу дали адрес! Вы могли бы отказаться.
— Ага, я не знал, что так далеко — и тоном обиженного ребенка: — На гавно вам денег не жалко, (он кивнул на заднее сидение!)
«Интересно, кого он имеет в виду? — задумался философически молодой человек.— кто из нас гавно: я или розы?»
— а у меня резина как башка Хрущева!
Посидели молча. Мимо проехал грузовик, потом протарахтел мотоцикл с коляской.
«Наверное, розы всё-таки — это полное гавно. Если бы он имел в виду меня, он бы сказал: Гавнюк, а не гавно», — решил трудную морально-нравственную задачку молодой человек и не стал обижаться на дедушку, тем более это вполне мог быть бывший фрнотовик...
— Три пятьдесят, — прервала неприятную паузу Фотинья.-И ни копейкой больше!
— Пять! И ни копейкой меньше.
Он истратил все свои деньги на цветы…
— Фотинья, у меня нет больше денег, — смущенно признался молодой человек с заднего сидения. Он лукавил: деньги были, но они были зашиты в его трусах, а лезть туда при посторонних — ну сами понимаете! — молодой человек постеснялся.
— Тогда мы вам не заплатим вообще! — подняла голос Фотинья и приоткрыла дверцу. — Cейчас выйдем, и не заплатим!
— Почему это не заплатите?! Я вас вёс-с-с и вёс-с-с издалека! — частник перешёл на художественный свист и пресмыкающееся шипение: — Вы должны заплатить за пройденный путь!
— Какой пройденный путь? Вы что такси? Вы не такси! Вы не таксист, — пошла в атаку Фотинья.- У вас даже счётчика нет! С чего это вы посчитали?
— Фотинья , я просто в том смысле сказал — что давай заплатим, пожалуйста, я тебе потом отдам! Просто у меня сейчас с собой нет денег, я тебе потом отдам, вот что я хотел сказать! — заволновался молодой человек и скривился, как от зубной боли.- Давай поскорее закончим с этим!
Фотинья, оглянувшись, выразительно приподняла правую бровь. Потом посмотрела на хапугу за рулём:
— Получишь, как привезёшь.
— Пять?
— Да! — сквозь зубы и с ненавистью..
Водитель откашлялся удовлетворённо и выплюнул на улицу. Машина тронулась с места.
И вот снова пошли перекрестки с трёхглазыми светофорами, путепроводы и арки, улицы. Машина нырнула под большой арочный мост, слева по железной дороге прогрохотала, обгоняя их, тёмно-зелёная ободранная электричка, и снова улицы, дома высокие и не очень: чужое и непривычно многолюдное … — по тротуарам … — даже в будни … Глаза как-то начали закрываться сами, и ему подумалось, что это продолжение всего лишь утреннего сна.
Из дневниковых записей той поры: «Народ потихоньку разочаровывается в Горбачёве: он не чует в нём Лидера, он отказывает ему в Харизме. Ну что ж, ему виднее. На то он и народ, чтобы не видеть дальше своего носа …»
Когда они, в конце концов, остановились напротив широкой почти квадратной двери подъезда накрытой сверху козырьком, его поразило обилие зелени вокруг дома.
Он передал с заднего сидения смятую трёшку, а Фотинья открыла сумочку, вытащила свой любимый вышитый бисером узорчатый кошелечек, и стала из него сугубо мелочью отсчитывать оставшиеся два рубля.
Он вылез и остановился с охапкой цветов, не зная куда идти дальше, а Фотинья всё считала и считала, чуть ли не по копеечке набирая оставшуюся сумму.
Ну, прямо лес да и только … И если не лес, то роща —точно…
Но восхищенно крутя головой, он вдруг заметил среди этой пышной зелени одиноко стоящее дерево с полностью сухой верхушкой.
— И-эх, чтобы вас так все возили!- перебил его впечатления скрипучий голос рвача.
— И вас тоже, — не осталась в долгу Фотинья.
— Чего это он? — не понял молодой человек.
В ответ Фотинья молча пожала плечами и покрутила пальцем у своего правого виска..
Я ещё раз задержусь взглядом на этой картине. Или сцене. Подъезд без кодового замка с раскрытой настежь дверью. Москвич несколько сбоку. Водитель пересчитывающий копейки. Фотинья, полная и высокая блондинка… Молодой человек с большим букетом кроваво-красных роз на груди … Весёлые крики и визги детишек на детской площадке на углу… Мусорные баки через дорогу…
Почти как одна из тех фотографий семейного фотоальбома в серёдке мусорного контейнера, там было много—чужих .. Я поднял и опрокинул мусорное ведро. Стеклянная банка, выскочив из него, ударилась о железный край и разбилась с жалобным звоном. Шелуха картофельных очисток, объедки жареных куриных крылышек, смятая картонная коробка от дамских сапогов на шпильках и всякая другая дребедень закрыли чужие фотографии..
«Всё пройдёт!» — было написано на волшебном кольце мудреца Соломона.
Царь поворачивал медленно кольцо и всем нам становилась видна вторая внутренняя надпись кольца Мёбиуса:
— И это пройдёт тоже!
Молодой человек почему-то ещё раз оглянулся на сосну с отсохшей верхушкой, но такими зелёными игольчатыми лапами внизу…
— Что, не узнаёшь себя? Это — ты! — прохрипел ему на ухо его внутренний голос.
— Не факт! — гордо и заносчиво ответил он и зашагал вслед за Фотиньей в подъезд…
Низ девятиэтажки просто утопал в зелени: деревья справа, слева, кусты сирени полностью закрывали первый, а верхушки деревьев так скрывали и второй этажи, словно их и не было. …
— Не волнуйся, — оглянулся на него Фотинья, встав перед лифтом и нажав на кнопку, — всё будет хорошо…
Где-то высоко над головой раздался резкий грюк и затем пошёл долгий скрежещущий звук, явно спускавшийся за ними.
— А я и не волнуюсь… — пожал он плечами.
С чего бы это …
(Читать далее — Глава первая. ЛЮБИТ-НЕ ЛЮБИТ, к сердцу прижмёт, к чёрту пошлёт …) |
