|
(Вернуться к Четвёртой главе)
Повесть о счастье, Вере и последней надежде.(НЕОКОНЧАТЕЛЬНЫЙ ВАРИАНТ)
Часть Первая. Чудес не бывает, НО…
ТАК ЧТО ЖЕ ЭТО БЫЛО? . .
Пятая Глава.
(Как хороши, как свежи были розы! И неврозы тоже…)
..— Давай! Ну давай же! Звони ей второй раз!.. Не дрейфь, дрефло! Звони ей и говори «досвидос».» – бесновался в хрипе внутренний голос.
Однако здесь в гнусном воображении нашего героя нарисовался воинствующий образ Старшего Брата, который в манере, свойственной великому певцу Филину Утятину театрально разведёт граблями и крякнет:
— Ну ты, чудило в перьях и на букву эМ?! — скажет непременно он. — Тебе не угодишь! Какого тебе ещё рожна нужно, Бледнолицый Брат Мой? Придурковатый родич мой.. Я тебе такую невесту надыбал, а ты — «досвидос» …» — так и скажет. Воображаемая сцена не на шутку взволновала его. Она ещё более укрепила в его намерении — «проехаться» к Вере, чтобы и раз и навсегда покончить с этим делом.
Х Х Х
«Ну да, когда женщина (в оригинале звучало—баба!) говорит «Да!», — это значит быть может, а если она говорит «Может быть» — это значит скорее всего: «Да!». И – вице верса.
Надысь из Энциклопедии Мудрости Наоборот...
Х Х Х
— Ты зря вчера на меня наехал, братан! = скажет он своему столичному родичу сегодня вечером. — Я встретился с ней сегодня под сенью девушек в цвету из Ботанического .Сада, и она мне сказала — нет. Больше не приезжай — сказала она. Ну как ты сам знаешь, братан, на нет и суда нет!
И ещё он скажет ему: «Насильно мил не будешь! Денег много выбросил на цветы? Да, ладно, деньги — дело наживное, главное — Здоровье! А его, паразита, не купишь!»
Все умные, острые и колкие ответы на унизительные обиды приходили нашему герой аккурат на следующие сутки после того, как он невразумительно мычал на самой «стрелке»… Как будто его организму требовалось ровно 24 часа на размышление.
Но сейчас он призадумался. С одной стороны, всё было ясно и легко — нет, как раз нелегко было всё. И совершенно неясно.
И чем больше он размышлял, тем больше он находил какое-то глубокое препятствие внутри себя — препятствие к скоропалительному расставанию по телефону со своей новой совершенно непонятной ему знакомой; но оно было ему загадочно и сидело далеко внутри …
Второй раз звонить он не стал. Разозлился немножкона Веру.
Казалось бы, чего проще? Сказать по телефону:
— Нет! Не приезжай! …
И он бы сейчас сразу поехал в Мострансагентсво… И затем – ту-ту! И скорый поезд мчит меня на юг.
А приходится ехать в обратную сторону!
А ты знаешь … = снова завёлся сиплый, с поторонними шумами внутренний голос с отчётливыми прокурорскими интонациями …
Заткнись! — с раздвоением личности пора было кончать. Злость не проходила. И как ни странно, после этого окрика внутренний голос стушевался; подпольный человек где-то растворился в чёрных глубинах подсознания, словно его и не было. Но он всё равно продолжил никому не слышимый диалог с невидимкой.
— Надо продолжать уважать окружающих, даже если оне не уважают тебя и бросают трубку — гласит моральный кодекс строителя коммунизма, — подвёл черту он под внутренней дискуссией.
Расправившись со своим внутренним голосом, он вдруг осознал, что сегодня домой он не поедет — ни ночным, ни даже утреннем поездом завтрашнего дня.
Впрочем, всё может решиться раньше, гораздо раньше… И он ещё может успесть съездить за билетом на малую Родину. Когда он сейчас приедет к ней на квартиру и снова посмотрит ей в глаза цвета… цвета… Какого же цвета у ней глаза?
— Купи цветы… – пропел неизвестно откуда взявшийся тихий и мелодичный голос, о существовании которого он и не подозревал
— Зачем? Второй раз? Цветы?
— Ну хотя бы один цветочек… – тихо и мелодично. — Одну маргариточку… Ну подумай сам — как ты сейчас появишься – с пустыми руками…
Но тут вмешался хрипатый:
— С пустыми руками – нельзя! Какой же ты будешь после этого козёл и добытчик? Вон видишь – на втором этаже балкон, весь в горшках с цветами в горошек! Залезь на дерево, протяни руку к горке с горшками и сорви какую-нибудь резеду. Или настурцию! А ещё лучше — филоксимену двуабортную… Больше не надо! И когда Вера спросит, что это такое – скажешь что сам выращивал на грядке. Три года подряд. Она по достоинству оценит твой недостойный поступок. Ради неё одной, ради её чудесных, прекрасных и так далее – глаз. Лезь! … Представь себе, как высоко ты после этого поднимешься в её глазах?
— А если я не удержусь на такой высоте и упаду с дерева? — опасливо пробормотал вслух наш герой, вслед за чем поймал на себе внимательно-подозрительный взгляд проходившего мимо и медлительно пенсионера с тросточкой, такого седого дядечки-фронтовика…
«Ой, он сейчас ко мне прицепится как та бабулька в гипсе!» — ещё больше смутился наш герой, ругнул себя за потерю самоконтроля и чесанул прямо поперёк Шереметьевской улицы … Ехавшая на него машина засигналила издалека…
Х Х Х
Упоминая о «гнусном воображении», я настойчиво хочу оговориться: автор совершенно и ни в коей мере не считает своего героя ни подлецом, ни даже плохим человеком. Принадлежа к достаточному обширному племени яйцеголовых, он никого не убил, никого не изнасиловал, никого не ограбил, и единственное преступление, что он мог скрепя сердце себе позволить — так это стащить какую-нибудь книжонку из библиотеки, причём ту книжку, которую никто никогда не читал, не читает и не будет читать в силу её заумности и вычурной выпендрёжности … Типа Шарля де Бросса… Кто его знает?
Ау!
Ну кто его знает… Отзовись!…
Гробовая тишина.
Когда же автор, ваш покорный слуга аццки жжёт о «гнусном воображении», то он употребляет это выражение исключительно в ироническом его значении, ибо как раз ожидание всякой подлости и мерзости в отношении самого себя со стороны окружающего мира сего стало для нашего героя привычно скорбным уделом; короче, Склифоссовский, он был пессимист … Да-да, вот эта плохо пахнущая реакция не была его установкой по умолчанию; она была защитной броней на то, что 30-летний молодой человек испытал за целесообразно, но безрезультатно прожитую половину своей никчемной жизни – никчемной как с точки зрения советской власти, так и антисоветской – тоже… а пессимист, значит преступник; нравственный кодекс строителя коммунизма уполномачивал быть оптимистами…
Х Х Х
А как всё хорошо начиналось!
На новую квартиру, точнее комнату в коммунальной квартире, — этот раз он постарался приехать попозже, зная, что его родственники поздно возвращаются с работы. И всё равно пришлось ждать. Но он дождался. Приветствия. Объятия. Увесистое похлопывание по плечу… Сначала по одному, потом – и по другому.
— Моя тоже устроилась на вторую работу… – сообщил последние новости Старший Брат. — Москва давит, сволочь…
После кружки горячего чая и пару бутербродов с чёрствым сыром, Старший Брат сразу приступил к делу: он смущенно (что совсем не было характерно для него) потрогал дужку своих больших импортных очков, снял и посмотрел своими близорукими глазами в его очки пристальным взором.
— А как ты смотришь на то — к тому, что мы тебя познакомим? — спросил он как-то волнительно и вкрадчиво, потому что Бледнолицего брата, послушного отличника, тихого и скромного, всегда ставили ему в пример как образцового мальчика — высокоморального, нравственного и Старший Брат, видимо, скорее всего опасался ответа – про идеальную и бескровную любовь — романтика и идеалиста с первого взгляда.
— А никак! — услышал аморальный ответ.
И после минутного молчания:
— Понимаешь, мне не везёт, — мне по жизни чертовски не везёт… Сам не знаю почему … и здесь бледнолицый брат, улыбнувшись, хотел рассказать как он в своём степном захолустном городке прошёл сквозь строй девушек в цвету, надеясь позабавить родственника … Но Старший Брат почему-то выспыхнул:
— А кому в этой жизни везёт? Мне что ли? Да-а, ладно петь Лазаря! — и без всякого перехода:
— Ну так как: да или нет?
— А она не …? — осведомился он простодушно вопросом на вопрос.
Нижняя челюсть Старшего Брата отвисла если не до пупа, то до волосатой груди — это точно. Глаза стали крупнее его импортных очков с затенёнными стёклами, сделанными на заказ. Это было немножко даже страшно. Он шагнул назад и упёрся копчиком в газовую плиту. Конечно, он понимал, что Старший Брат его не убьёт, но и леща отхватить тоже не хотелось… После минутного ужасного молчания — родич смотрел на него этакими расширенными бельмами как Ленин на буржуазию. Дальнейшую его речь я могу передать только лишь посредством многоточий и междометий с возрастным ограничением 18++.
— Ты что … вошь, совсем …? Это что я буду своему родичу подсовывать проститутку? ! Да за кого ты меня держишь?!!
Если бы это сказал чужой человек, то , конечно бы, врезал ему… У него уже и правая рука сжалась в кулак…Но он уже знал, что наш герой иногда, то есть часто, говорил не то, что думал, а то, что думал, то — не говорил…
— Извини, прости о великий и непобедимый Санька-ибн-Борька, я не подумал!- поспешил разуверить он Старшего Брата, молитвенно сложив руки. — Последнее время меня здорово клинит. . . Я об этом даже не подумал…
Старший Брат, взволнованно дыша, внимательно всмотрелся в жалкую фигуру Бледнолицего Брата Своего. Противоречивая гамма эмоций пронеслась по его лицу. Неисповедимы были его мысли, но в конце концов, он вдруг смягчился неожиданно:
— То-то и оно! Я это вижу! Ты мозги-то свои прочисти! А заодно и …
Он продолжал бурно дышать, потому что продолжал волноваться услышанным вопросом:
— Да-а-а, ну ты даёшь, братан?! Не ожидал я от тебя такое услышать! — он скорбно покачал головой. Вертикальные морщинки сошлись на лбу.
Отдышавшись и успокоившись, он посмотрел на свои руки, так и не достигшие ерундированной, но одновременно и такой эрудированной башки родича и посоветовал:
— Кстати, ты к ней хорошенько присмотрись: она — девочка с изюминкой, с большой изюминкой … Как она мне говорит, — Саша … – здесь Старший Брат замолчал, и наш герой так и никогда и не узнал, что ему говорила Вера …
— А квартира какая! Трёх-комнатная!!! Такой шанс дается человеку всего лишь один раз в жизни, понял Бледнолицый Брат Мой?! И воспользоваться этим надо так, чтобы потом не было — потом! — мучительно стыдно за бездарно упущенную возможность!
Х Х Х
Поскольку утреннее время уже закончилось, для удлинения времени размышления он избрал не попутку или такси, а общественный транспорт, который в середине дня тоже не был особенно пуст, но относительно свободен; кстати, огромные интервалы, с которыми посерёдке дня ходили автобусы и троллейбусы, весьма подходили для организации неторопливых раздумий, в которых его мысли причудливо перемежались с картинами столичных пейзажей и ландшафтов. Заодно и экономия получится – проедется за пару пятачков…
«Ладно, Склифоссовский, — поморщился внутренний голос, — чего ты там всё тень на плетень наводишь? Скажи просто, что ты просто боишься своего Старшего брата, и только по этому лишь одному едешь к Вере…»
— Здравствуй, сука, — ответствовал ему он. — Какой ты у меня однако прозорливый?! Только вот ты мне — ЧУЖОЙ … И не тебе решать! Ты должен знать, в том числе и на будущее — что ехать или не ехать — решать буду я … Пока во мне будет хоть капля разума и воли, решать буду я, а не ты …
Летний солнечный свет уже во всю свою дневную силу разлился вдоль Шереметьевской улицы, под его лучами слегка поблекла и посветлела волнующаяся зелень парка по одной её стороне, и даже пятиэтажные хрущёвки, со стенами исчерченные горизонтальными и вертикальными полосами в квадратную клетку, по другую сторону улицы приобрели жизнерадостный вид …
Чёрт побери! Неужели было такое славное время — через Шереметьевскую можно было абсолютно спокойно перейти в неположенном месте, именно перейти, а не перебежать .. Просто не верится, как мало было тогда машин! И почему их так много сейчас!
Он безо всяких последствий пересёк дорогу в совершенно неположенном месте, но напротив автобусной остановки, и стал ожидать сарай с удочками под символическим номером 13; в ожидании его мысли неожиданно перескочили на то, что мужчина и женщина, тем более юноша и девушка никогда не смогут понять друг друга.
«Но, наверное, оно так и нужно — нужно живое противоречие жизни, дающее ей постоянный импульс для непрерывного развития и движения вперёд — так и нужно, чтобы мужчина никогда не понял женщину и наоборот, и они были бы обречены на вечную брань и перестрелку между собой . . .Не будь этого, жизнь была бы чересчур гармоничной, и уже по этому одному — очень и очень скучной… Они тянутся и стремятся друг к другу, но всё равно напрасно — они так никогда и не сольются в одно целое…».
Подъехавший троллейбус №13 на короткое время прервал поток его «размышлизмов». Зайдя в него, он потерял нить и стал просто смотреть в окно. Сарай с удочками пыхтя взобрался на мост: справа и слева до самого горизонта потянулись стальные ниточки парных рельс, амбары, пакгаузы, огороженные заборами дворы со всякой техникой и нагромождением ящиков … Всё это он видел и раньше, но тут неожиданно среди многоэтажных гор и присоседившейся к ним зелени — купол какой-то Церкви с золоченным крестом неожиданно привлёк его взор. «Странно!» — мелькнула мысль …
И над всем этим господствовала — ,. — — ,. —
Х Х Х
Из Неотправленных Писем Провинциала: «НАМ НУЖНА РЕВОЛЮЦИЯ? Копия Старшему Брату.
Неправда, Ваша Честь! РЕВОЛЮЦИЯ в приниципиальном контексте: «нам нужна революция» прозвучала уже в апреле 1985 года, как только Горбачёв пришёл к власти. Единственно не стоял вопрос о демократизации политической системы, не было и намёка на гласность в тот момент : Появление последних было воспринято обществом как свидетельство уверенности партии в своих силах, убеждения, что партократы по-прежнему смогут заболтать и запудрить мозги населению. Фехтование очень опасным, обоюдоострым словом «РЕВОЛЮЦИЯ» по-видимому должно выбить это оружие из рук диссиденствующей оппозиции и одновременно привлечь на свою сторону часть «умников и умниц», ведь ничего не стоит выдать элементы демократии за саму демократию …»
Х Х Х
Доехал до Ракеты. Там, пройдя сквозь вереницу столичных гостей и приезжих, эскалатор понёс его вниз в прохладное, но со специфическим запахом машинного масла, резины и ещё чего-то — в Подземелье, которое с гулом, скрежетом и лязгом доставило его до конечной станции одной из радиальных линий.
Он вышел там, где ровно пять лет назад уже был в поисках квартиры, которую снимал Старший Брат, тогда ещё неженатый, Перейдя улицу, внимательно посмотрел на автобусную остановку, — … — столичное хулиганье с татуировками на пальцах, предплечьях и задницах сорвало желтенькую табличку, а вместо неё было начертано, что здесь ходит автобус №666.
Какая нелепая шутка!
«Ну на то оно и хулиганье, чтобы шутки шутковать с жизнью и смертью!» — подумал он и не придал этому особого значения. Но когда подошел автобус, и наш герой посмотрел на табличку за лобовым стеклом, то с удивлением увидел точно — 666. Ну чудеса! — хотя как знать — во всяком случае разумных и рациональных причин для несуществования такого номера не было …
«Подумаешь, три шестерки подряд!?» – сказал он самому себе. Но сердечко как-то неприятно заныло: ну, начинается — сначала эта чёртова чёрная кошка, сей час — автобус под адским номером… Ну что за день сегодня! Может быть подождать следующего автобуса?
Ему мучительно больно захотелось изменить неприятное стечение обстоятельств, казалось преследовавшее его по пятам, поломать свою судьбу, которая здесь пошла очень непонятно, пойти наперекор…
Но всё же он изумлённо и подозрительно оглянулся на остальных пассажиров, покорно столпившихся перед всеми дверями — и передними, и задними: люди толкаясь втягивались по ступенькам в автобус, абсолютно не обращая внимания на более чем странную табличку с весьма символическим номером; так человек, зная о своей предстоящей смерти, ничего не делает, чтобы избежать встречи с костлявой.
С невольно замершим сердцем, он пошел вслед за ними, и в салон зашёл последним. Пробил талончик компостером, огляделся — едут все, как ни в чём ни бывало, и он едет. В автобусе №666. И неужели никто не подозревает, что этот автобус может быть едет… Едет, страшно сказать — куда, да … Как там у Кольера … Дай Бог памяти. У Джона Кольера … Нет, не даёт. Вместо этого:
«Я больше не буду покорным, клянусь! — неожиданно прохрипел в его душе проснувшийся внутренний голос. — Уж лучше гореть на песке … » — . . . и тут опять посетило это навязчивое ощущение, что он продолжает спать и видит бессвязный сон.
«Ну ладно, ладно… Подожди немного гореть на песке—сейчас приедем в ад и будешь гореть не на песке, а… В чём там горят души грешников окаянных? В смоле кипящей будешь гореть, вариться и плавиться от несчастья…»
Несмотря на солнечный день, сновидение как-то окутало его этаким серым туманом. Он приободрился: ведь сон сейчас закончится, туман рассеется и он проснётся и — всё потечёт по-прежнему.
«666?! Интересно! Ну чудеса в решете . . . Чего только не приснится в самом деле?!» Но через полчаса это ощущение пропало, только вот когда он вышел из автобуса и оглянулся — чтобы проверить себя! — номер автобуса оставался прежним: «Добро пожаловать в ад!» — возникло снова кроваво-красными буквами.
И вместе с тем он стоял на улице с многоэтажными домами, его окружали шеренги посаженных насильно зелёных деревьев, мимо шагали пешеходы на тротуарах — всё это как-то мало вязалось с представлением о котлах с кипящей смолой, об истошном слёзном вое грешников, что вопят непрестанно, о душах, погруженных в огонь адского пламени, горящих и смердящих заживо, поедаемых змеями и даже на железных деревьях и фонарных столбах не висели грешники на крючьях подвешенные за языки — ,. — Он тряхнул головой, смахивая с себя навязчивое. Весь солнечный свет никак не соответствовал со мраком злым и беспросветным, с тьмой вечной …
Тряхнув головой, он двинулся вглубь жилого микрорайона.
Проходя мимо мусорки, он вдруг увидел свой букет огненно-красных роз, которые лежали на самом верху, на каких-то тряпках выпачканных в известковом растворе, рядом пустые пакеты из-под молока, сдобренные рыжей шелухой от лука, и ночным горшком… Впрочем, это могла быть и проржавевшая эмалированная кастрюлька с длинной ручкой, так называемый ковш, а не ночной горшок… Он не особо приглядывался. Просто он сразу понял, что это именно его цветы, которые он подарил ей только вчера… Он их узнал сразу и издалека. И это были именно те цветы, которые он купил вчера. Они не продержались и суток, как эта зараза их выбросила на помойку … может быть даже специально это сделала, чтобы он проходя мимо увидел их…
— А ты возьми, собери их и снова всунь ей вместе с блевотиной, — проснулся хрипатый, весьма довольный сам собой. – Ты что даром тратил деньги? Будь понастойчивей! Не юбка за штанами, но штаны – за юбкой должны бегать…
Наш герой остановился. Сделал шаг, потом второй по направлению к помойке, но тут ветерок поменял направление, и со стороны мусорного контейнера, увенчанного цветами, пахнуло таким тошнотворным запахом гнили и дерьма, что он непроизвольно сделал рвотное движение, впрочем не до конца… Обратных шагов он сделал куда больше, и были они гораздо поспешнее…
— .-.=.-.— — .-.=.-.—
Когда он подошел к подъезду, в нём как никогда окрепла подспудная уверенность, что сегодня наступит решающий день отказа, а затем и такого мягко-лирического расставания, которое он уже начал проектировать внутри себя.
Он поставил себе целью — во чтобы то ни стало сегодня вырвать из её уст: «да» или «нет» — скорее «Нет! » чем «Да!» — больше мне ничего от тебя не нужно, и этого ответа он добьётся сегодня обязательно; он не позволит этой кошке играть с собой как с мышкой.
Ну а дальше? Когда всё разрешится, тогда впервые за эти несколько дней лучезарная улыбка появится на его напряженном лице, и он на прощание даже пригласит её приехать к нему в гости, в его застепной Джи*, зная прекрасно, что она никогда не приедет пыль глотать … И в этом приглашении будет скрытая издёвка: О, море в Гаграх! О, пальмы у моря! … А скорый поезд мчит меня на юг!
Но стоило ему зайти в темноту подъезда, пройти мимо выстроившихся на стене почтовых ящиков— ну 9-этажный дом: квартир—туча! — Как появилась маленькая нерешительность. Когда он по лестнице, не доверяя свою драгоценную жизнь лифту, добрался до двери искомой квартиры, то нерешительность переросла в нечто более серьёзное — он почувствовал страх, точно такой же как это было какой-нибудь час назад, когда его путь подрезала чёрная кошка—.-.=.-.— Такие мысли и очень неприятные приметы казалось сигналили ему — остановись! Об этом же неустанно говорил ему его внутренний голос…
Чёрная кошка, Троллейбус №13, автобус №666 – что ещё ждёт его за этой пока ещё закрытой дверью… Поручик Голицын, корнет Оболенский, а может вернёмся…
Он еще не знал …
(Читать далее — Глава Шестая. Нет. Никого нет, только он и она, но — поодиночке….) |
