|
Вернуться к ПЕРВОЙ главе Повести-2
Повесть о счастье, Вере и последней надежде.(НЕОКОНЧАТЕЛЬНЫЙ ВАРИАНТ)
Часть Вторая. …иногда так хочется, чтобы они были
Втораая Глава.
AMOR AD MORI
…Он понял, что он поедет сегодня в Москву. Поедет, никого там, в Москве, не предупреждая… Поедет, чтобы самому разобраться—кто врёт, а кто говорит правду… Поедет, чтобы, глядя в её глаза, в которые он до сих пор никогда не заглядывал, окончательно расставить точки над «ё»
Ё-моё…
Времени на дальнейшее размышление не оставалось.
Близость к психиатрическому шубу…
Надо купить билет и чем раньше тем лучше, потому что билетов может попросту не оказаться.
Надо договориться с директриссой, кто будет его заменять
Надо собрать самые необходимые вещи, снять деньги со сберкнижки.
И напоследок сказать матери—Я еду, мама!
Но первый адрес, по которому он направился, была всё-таки школа, а не вокзал. Ведь двигаясь на вокзал, он всё равно бы проходил мимо школы… Зачем же возвращаться?
Проще зайти сразу и определиться…
Х* Х* Х*
В принципе, нашего героя мать уже сказала, что её сын пишет книгу… какую-то книгу… а может быть и целый роман с продолжением — «Бурный поток» или «Водопад из Рога Изобилия». Учитывая его годичную работу в редакции органа Дж* райкома КПСС, такое продолжение было вполне нормальным.
Продумывая предстоящий разговор с директором Вечерней школы, наш герой принял решение— он может наврать , что едет на аудиенцию в Союз П*длецов СССР именно по книжным делам. «Был звонок!..» — трагическим шёпотом сообщит он своему самому высокому начальству… а когда приедет безрезультатно обратно из столицы, то скажет что-нибудь— время ещё есть, и он может придумать —что аудиенцию , например, отменил из-за болезни Литературного Генерал-ефрейтора, и переназначили на более поздние срока… и ему подумалось, что если школа будет закрытой, а это неудивительно, потому что все её работники кроме уборщиц (две штуки) были отправлены на заготовку учащихся… Эта была такая битва только не за урожай, а за набор…
Его страхи не оправдались: школа была открыта но абсолютно безлюдной; даже уборщица, вечно сидевшая под часами-ходиками отсутствовала на своём рабочем месте. Ступая совершенно бесшумно, он толкнул дверь зауча Нины Васильевны —заперто. Приоткрыл учительскую и удостоверился в её стерильности от учителей… Феде показалось это странным и в какой-то мере даже зловещим… Никак подошла очередь уборщицы за сливочным маслом
К его удивлению Ада Акимовна, по прозвищу «Ада из ада» оказалась на месте, в своём просторном рабочем кабинете, хотя школа была полностью пуста. И когда он вошёл без стука, она как-то вздрогнула и как-то смутилась… на ней было лёгкое синее платье с каким-то как ему показалось чересчур большим декольте — , ровно наполовину загорелых молочных желез. При чересчур большом наклоне сиськи вполне могли и выпрыгнуть наружу…
Она как-то значительно, и как ему показалось по-особому посмотрела на него своими задорными глазками.
«Она хочет поцеловать тебя» — шепнул на ушко внутренний хрипатый голос—»Обними её и поцелуй! Чего стесняться? Ведь Вера бросила тебя!»
Феде втапоры было 30, Аде Акимовне — слегка за 50. Она была его начальница. Он—её подчинённый. Сын директора вечерней школы отдавал долг Родине в Белоруссии, Ада Акимовна приносила его фотографии и с гордостью показывала всему коллективу…
Конечно, хрипатый был неправ: Ада Акимовна на самом деле спешно убирала какие-то бумаги, суетливо и как ему показалось слегка дрожащими руками… Видимо, поэтому и уборщицу отпустила домой, сказав, что сама запрёт школу..
— Вы знаете, Ада Акимовна, обстоятельства сложились так… — начал он своё предисловие к надуманному вызову в СП СССР и необходимости срочного отъезда для литературных консультаций в столице…
— У вас там невеста, Федя — полувопросительно, полуутвердительно прервала она его, ручкой сделав начальственный жест, типа—заткнись…
Федя осёкся и глаза у него превратились в блюдца средней величины. «Чёрт, как же она догадалась?» Чёрт, хотя и призваный на помощь, загадочно молчал.
— Откуда… — помимо воли вырвалось из него, вместо того, чтобы начать убеждать, что всё это всё слухи, ложь и провокация, а на самом деле у него консультация с литературным генерал-форейтором…
— У вас Такие глаза, Феденька, которые у людей бывают раз в жизни… До поездки в Москву у вас совсем другие глаза были… — она довольно хихикнула, как бы посмеиваясь над его наивностью…
— Узнаю коней парфянских по их выжженым таврам, — пробормотал он.
— А любовников счастливых по их пламенным глазам, — завершила Ада из ада и несколько смешков вырвалось из её устк как у совсем глупой девочки
— Ну, — замялся он после минутного молчания, — я не хотел бы так громко, но действительно мы с ней подали заявление в ЗАГС…
— Москвичка… — пробормотала пожилая женщина.
— Только я вас прошу, Ада Акимовна, ради всего святого, не говорите никому…
«Хи-хи-хи…» — не только хрипло, но и мерзко и гаденько зашёлся в смехе внутренний голос —»Никому-у-у!?»
— Феденька, ну за кого вы меня принимаете?
«За блядь», — ничтоже сумняшеся ответствовал никому не слышимый хриплый голос.
— … пойду по базару трещать? — слегка наигранно, но всё же обиженно выговорила директрисса.
«Лучше скажи, как ты её любишь…» — тихо прошелестел мелодичный голос.
«Кого? Эту молодящуюся из всех сил и косметических средств старуху?!» — возмутился хрипатый голос…
— Нет, нет, что вы, Ада Акимовна, какой базар? вы—моя любимая директор! Лучше вас нет на свете!
И когда он всё это выпалил без остановки, кошечка ласково улыбнулась ему на эти слова… Она вся растаяла как уроненное мороженое на асфальте… Федя понял, что он поедет в Москву.
Моя мать заменит меня, сегодня она уже, конечно, не успеет, но завтра с утра как штык, я передам ей все дела…
— Я тебя понимаю, Федь, — то что она неожиданно перешла на ты показало ему, что отчасти хрипатый был , наверное, прав, скотина… — Доверяй, но проверяй—и женщина постучала карандашиком по столу, нет скорее—шариковой ручкой.
— ада Акимовна, я вам так благодарен, — он схватил её руку и в порыве благодарности поцеловал в тыльную сторону. Карандашик выпал из захъваченной в плен руки. Боже ж мой! Как она покраснела! Божечки! Как она зарделась! Но руку не забрала.
— Ты будешь жить в Москве! — и она вздохнула почему-то.
А у Феди как гора с плеч свалилась. Если бы директрисса заупрямилась… Но она не заупрямилась… и он задумался о причинах этого; всё своё время он чувствовал к себе с её стороны некую симпатию, хотя сказать точно, в чём она выражалась… Иногда это смахивало на материнскую заботу, иногда…
Она часто улыбалась ему? Она улыбается всем… Нет—только ему…
Она иногда хвалила его работу? Ну он и работал, старался, он держался за это место, оставлявшее ему свободный день, хотя по ночам возвращаться домой было немножко страшновато…
Она посещала его уроки и потом наедине в кабинете подсказывала как нужно вести себя со взрослыми учащимися? Указывала на его промашки? Но это её служебная обязанность как директора…
Но только сегодня в кабинете ему показалось, что там кроется нечто большее… В конце концов, он уже знал, кому он нравится по жизни: низеньким, толстеньким и брюнеткам.
А ему самому нравились белобрысые, худые баскетболистки с большими закидонами по жизни и очень шустрыми тараканами в голове. Но они-то как раз на него свой глаз не клали никогда.
И отмахав по грё… по гря… по грешной жизни пол-жизни (а как иначе расценивать 32 года?!), Федя уже понимал, что настоящей семьи с длинноногими не построишь, а будет одна гребля… А он—не байдарочник…
Ада Акимовна была чёрная как смоль, низенькая, толстая и молодящаяся…
— Галина Викторовна завтра же незамедлительно должна приступить к работе. А теперь иди, у меня много работы с бумажками… Иди, Федя,
— Ещё раз большое спасибо, Ада Акимовна. У меня нет слов, чтобы выразить вам мою благодарность, — в порыве длящейся благодарности Федя снова схватил её руку и уже жадно всосался в её тыльную поверхность.
Ада Акимовна весело рассмеялась… Краснота уже не испортила её лица…
— Молодец! — сказала она.—Ты стал настойчивым! Иди, иди, твоя невеста будет довольна — почему-то она повторила уже с большой-пребольшой грустью.—У тебя всё будет нормально, Федя.
Итак, моя прелесть, резюмируем: в каждом мужчине дремлет Смоктуновский… Но, Боже мой! Как далеки люди в своих гнусных догадках, омерзительных предположениях и подлых прогнозах от настоящего положения дел. А ведь похоже «Ада из Ада» на самом деле воспринимает меня за «счастливого любовника»?!
Она прочитала, видите ли, это по моим глазам…
И как глубоко она ошибается. И не «любовник», и не— «счастливый», тем более…
И я, ваш покорный слуга, — значит и я чаще всего ТОЖЕ ошибаюсь и приписываю окружающим меня людям совсем не те мысли, которые они думают, и не только мысли—добавляю им тех обстоятельств, которых у них нет и в проекте… «слепые» Брейгеля все мы…
Х* Х* Х*
Расписание поездов — во всяком случае расписание ТУДА! — он уже знал наизусть.
После разговора с Адой Акимовной разговор с матерью был для Феди пустяком. Он даже не задумывался, что конкретно будет говорить и как это будет происходить во времени и пространстве. Поэтому отправился сразу на вокзал. Билетов не было. Точнее они были, но достать их можно было только через знакомых… раскрыть
Галина Викторовна была уже на пенсии и у неё не было никаких причин отказываться от подмены на неделю, а именно столько наш герой выторговал у директриссы, пообещав, что если дело решится быстро, то он быстрее и вернётся…
Батю он предупреждать не стал, совершенно справедливо полагая, что мать и отец—это одно и то же. И здесь Федя ничуть не обманулся: она восприняла неожиданную необходимость подменить сына даже с каким-то энтузиазмом, признавшись что за время сидения на пенсии даже немного соскучилась по школе… Галина Викторовна любила , наверное, свою учительскую работу, которой отдала 35 лет—всю свою жизнь…
Ни родители, ни тем более Федя сам – особенно не распространялись о том, что у него неожиданно намечалась свадьба в столице. Не знали об этом даже ближайшие родственники.
Поездки нашего героя объяснялись тем, что немногочисленные родственники и знакомые уже знали— стремление «протолкнуть» свою писанину в печать . Он так и сказал матери:
— Им просто скажешь, что я поехал снова в столицу, в Союз Подлецов СССР. чтобы ускорить прохождение своей машинописи сквозь э-ээ… Объяснишь, что сейчас без блата никуда! Надо мол заводить полезные связи и знакомства. Надо деньги, чтобы поить литконсультантов по ресторанам…
— Зачем ехать? Та-а-акие мучения! И ради чего? Чтобы услышать нет в ответ? — спросил хрипатый.— Всего лишь одно слово! Просто жуть как глупо и бестолково! Да ты позвони и просто спроси: да или нет?
— откуда ты знаешь, может я последний раз хочу посмотреть ей в глаза? — значительное оживление внутренних голосов в его черепушке было отчасти положительным признаком, так как свидетельствовало о том, что Федя возвращается в прежнее сумеречное состояние… Нет, не сумеречное, скорее полусонное…
— Чёрт! Дьявол! Сатана! Страна! Ну когда ты поумнеешь! Что ты можешь прочесть в её глазах? Что-о-о? — хрипатый неистовствовал, перерождаясь в лёгкую головную боль.
И еще он подумал, что этот вариант внезапного для Веры явления в смысле житейского опыта будет гораздо поэтичнее, чем получение отказа просто по телефону; ещё раз он поймал себя на двойственном отношении к Вере и ко всей этой истории в целом взятой.
— ты же можешь написать за это время, которое ты выкинешь насмарку написать 23—ты подумай только! — аж целых 23 страницы своего гениального мусороскрипта!!!
— А зачем ей последний раз смотреть в глаза? Не, ну ты чокнутый на всю голову!
Х* Х* Х*
Отъезд из Джи* … сев в вагон, он расслабился. Впереди его ждала бессонная ночь на вокзале. От неё не осталось практически никаких воспоминаний. Его провожала мать, отец очень устал на работе. Несмотря на осень вагон был забит битком не только людьми, но и сумками; свой баул, он поставил у себя в ногах на верхней, второй полке и всю ночь провёл скорчившись, ужасно затекали ноги. Он вставал и прохаживался до тамбура и обратно.
Это был последний по времени поезд, прибывавший в Москву практически в полночь. Ехать было ровно сутки.
Жалко, что судьба ли, Всевышний или его рогатый оппонент, не будь он к ночи помянут—не дали мне написать Монаха к этому моменту, хотя бы часть… Впрочем. Не всё еще потеряно )
Я еду чтобы точно узнать—да или нет! — подумал Монах
— а зачем ехать? — возмутился Хрипатый— ты за несколько дней перед днём свадьбы просто позвонишь ей и спросишь, приезжать тебе или нет? Она ответит—нет! Ты пожелаешь ей счастья на прощанье и вежливо распрощаешься… , конечно, тебе будет немножок печально, но только—немножко, потому что была без радости любовь, разлука будет без печали …
Положение, в котором он очутился, он посчитал странным и непонятным; что-то внутри заставляло его – дёргаться. Та рационализация, а именно при помощи написания художественного произведения, здорово помогала: вопрос будет ли создана семья или нет — отодвигался на второй план.
Даже если семья не будет создана, он вернётся из этой полуторасуточной поездки обогащённый наблюдениями и набросками. Это был тот долгожданный опыт живой (не книжной!) жизни, которого ему – по мнению родителей – так не хватало для писательства. Сама эпоха социалистического реализма была такова, что произведения ценились по правдоподобию. И в те времена—времена молодости—ему не хотелось идти против течения: опыт—дело наживное.
Вам нужно правдоподобие, сэр?!
Ему казалось, что он с большой лёгкостью может написать практически правдоподобный любой текст, хотя теоретически он считал натурализм – мертвым направлением в нашей словесности. То есть …
На этих литературоведческих размышлизмах они и заснул.
…Поезд прибыл на Курский в 11 вечера. Выйдя из вагона с пузатым, но всё равно лёгким портфелем, он сразу отправился к билетным кассам. Здесь, отстояв небольшую очередь, он приобрёл обратный билет без особых трудностей. Билет на последний поезд завтрашнего дня. Если Вера подтвердит свой окончательный отказ, он не собирался незваным гостем у своего Старшего брата,
Нет, он как-нибудь перекантуется день, а вечером уедет из столицы. Но впереди была ночь на вокзале… Больше всего он боялся милиционеров, которые обязательно подойдут и проверят его документы. Документы и обратный билет. За всю ночь он так их и не увидел. Ни одного.
Х* Х* Х*
С цветами было туго, прежде всего из-за их дурацкой символики: красные и их разновидности этого огненного цвета—это вечная любовь… Но в силу прогнозируемого разрыва отношений подарить красные, он не решался. Белые—это значит он как бы сам принял решение и в знак расставания навсегда почтил память и сказал белое спасибо. А он не хотел делать окончательного выбора, он хотел, чтобы это сделала она…. Жёлтые? Знак вечной памяти и печали… ну может быть … Но о чём жалеть? Даже если врёт Фотинья, а не Вера, то— жизнь продолжается. И тут его внимание привлекли отдельно стоящие фиолетовые с белыми прожилками астры… Значения фиолетового цвета (неадекватность? Психическое заболевание? Сумасшествие?) Федя не знал, и ему подумалось, что именно ФИОЛЕТОВО — это будет здорово, и как раз в общих чертах соответствовать переживаемому моменту… Но и ещё одно— семь штучек будет достаточно. Совсем не то, что Старший Брат прав, просто тащить охапку тяжело, ведь в другой руке была сумка? Но даже семь астр оказались довольно крупным и объемистым букетом. Астры!
Пер аспера ад астрам!
— .-.=.-.—
И когда наш герой шёл с фиолетовыми астрами наперевес по проспекту Мира, то ему казалось, что это не он идёт, а его герой — Монах…
«Многим от сотворения века уже казалось, что их жизнь – это всего лишь сон; меня сейчас тоже не покидает это ощущение … Я ухожу в себя и открываю целый мир!.. Он как-то очень мало гармонирует с моей настоящей жизнью, ибо воплощён в странных предчувствиях и смутных вожделениях, а не в живых и полнокровных образах. И всё тогда смущается и мутится перед моим взором, и я начинаю тормозить по жизни, ожидая пробуждения, которое никак не наступает … »
Х* Х* Х*
Из дневника Галины Викторовны: «Федя уехал в Москву. Вчера на вокзале, — очень грустный, очень сосредоточенный. Ждали прибытия поезда в полном молчании.
Решается судьба моего сыночка…
Но — Ещё не вечер!
Я хотела отвлечь, но поняла что это невозможно. Мысли сами перескочили на нашу историческую встречу. Она вылилась в фотографии, которые сделал довольно удачно Федик. Смотрела на них и вспоминала две сказочные недели. Две недели мы общались. Было очень и очень хорошо. Мне кажется, что Иришка от меня чего-то ждала… сама не знаю. А я вела себя как ребёнок, на каникулах, у папы с мамой в гостях. Ведь у родных. Берёзки, сосны, лесная прохлада…
Вспоминаю разговор с Иришкой и ничего не могу понять. Неужели она действительно не верила в знакомства? Неужели что-то человеческое есть в наших с ней отношениях? Если это так, то я глубоко ошибалась… И их отношения для меня загадка. Каждый человек—тайна.
Женя довольно оригинален.
«А ты ещё молодая!» — сказал мне Казик. Он меня увидел с балкона, когда я возвращалась.
Ещё не вечер! И мен очень хочется, чтобы моему сыну повезло с женой…»
Я помню это, потому что разговор состоялся при мне, когда я собирал свой баул-портфель в Москву.
Мать запыхавшись ворвалась в прихожую, а потом и в нашу большую комнату. Красные лучи заходящего солнца осветили её раскрасневшееся лицо и сделали его багровым, а глаза более выпученными чем всегда.
— А ты ещё молодая! — сказал Казимир Петрович, наклонив голову набок и любуясь своей женой.
Наверное, мамка обрадовалась, но в тот момент я видел ей уже только со спины, и вместо лица – затылок…
— Несёшься как лошадь боевая, всех обогнала, — батя последователен и тоже настойчив в своих похвалах, в своём видении этого мира
— Я—Лошадь? — вся радость исчезла с мамкиного лица, как будто её стёрли моментальным взмахом…
В Дневнике у Бабы Гали всё это отразилось несколько иначе…
Ну на то она и поэзия! Чтобы быть поэзией, а не правдой…
И теперь «гвупый» вопрос:
— Куда бедному маленькому человеку идти за правдой?
В библиотеку? Там сплошная поэзия…
В суд? Там сплошная коррупция…
В Храм?…
Х* Х* Х*
… Федя с серьёзным душевным трепетом нажал кнопку звонка.
«Последний раз нажимаю, и больше никогда уже не нажму», — поэтически подумал он, пребывая в своём репертуаре. Затаил дыхание, чтобы лучше слышать.
Несмотря на длинные звонкие трели, за дверью была тишина. Похоже, что в квартире никого не было. «Так, сейчас—8 часов 37 минут! Странно, даже если допустить, что Вера на работе, то куда подевалась её мать? Отец её ещё работает, он скорее всего —на работе, а мать? Наверное ушла в магазин, занять с утра пораньше очередь…И сколько мне ещё придётся ждать? »
— И-и-и, милая, до самыя смерти! — ответил ему нежный ласковый мелодичный голосок.
— не плагиатствуй! — ответило Федя своему внутреннему голосу…
«положи один-единственный цветок под дверь, а сам шуруй обратно на вокзал! Всё ясно и так. Тебя здесь совсем не ждут. Тебе здесь делать нечего!»
С цветами?! Так карикатурно стоять…
— спрячь их где-нибудь?
Где?
— Ну например рядом с мусоркой. А кгда появится Вера сбегаешь и вытащишь их оттуда… А если она не появится, то тебе не надо будет лишний раз ходить и выбрасывать, потому что они будут уже выброшены…
Он вспомнил мать Веры, её неожиданные слова тогда на детской площадке: «Идите, она ждёт вас»
Всё складывалось как-то очень непонятно и странно: вот опять Фотинья то же самое повторяет но по-своему—у него всё в ушах звучало : «»сделай всё, чтобы у Веры и Феди всё получилось хорошо». Как ни странно, но столь практичный подход к делу его если и коробил; восприятие самого себя в виде рыбёхи, которую следовало поймать и вытащить на берег или—это он уже дофантазировал сам: в виде козла, должного быть загнанным в стойло, — его ничуть не коробило. Это было непоэтично, зато жизненно; так в жизни оно и бывает…
ОН и сам не прочь заглоить этот крючок и быть вытащенным на берег семйного благополучия.
Ну как рисуют любовь в книжках и особенно в кино?
Страстные взоры, пылкие монологи и диалоги
А здесь поездки по магазинам
Он опять нажал на кнопку звонка… Внутри квартиры было тихо. Пусто. Ну всё! Финита ля комедия…
(Читать далее — Третья глава. …она нам будет уже не нужна) |
