Вернуться ко Второй части Одиннадцатой главы Повести-2

.

Повесть о счастье, Вере и последней надежде.(НЕОКОНЧАТЕЛЬНЫЙ ВАРИАНТ)

.

Часть Вторая. …иногда так хочется, чтобы они были

.

Глава 12.»Никаких слёз. Только не надо слёз…» Часть первая

..

Мы оставили в прошлой главе нашего героя слегка задохнувшегося в красно-коричневом кабинете заводского радиовещания и покинувшего его для ради глотка свежего воздуха, — тоже красно-коричневого, но менее спёртого…
В школе не сложилось, похоже и здесь ничего не светит… Положение его было хуже губернаторского….
— Ты чего? — раздался над его ухом голос Геббельса. Федя вздрогнул. Он не ожидал, что начальник вернётся так быстро. Видать, Комитет Глубинного Бурения был где-то недалеко. «Кровавая гебня» В СССР была как смерть; она была всегда рядом с каждым. И точно так же как каждый из нас не догадывается о даате своей смерти, так никто из граждан не догадывался что «кровавая гебня» всегда рядом с ним—невидимая и неслышимая зловещая тень.
— ничего, — ответил Федя на автомате…
Вместе молча они вернулись в кабинет. О пропуске в особое производство Геббельс молчал. А Федя не спрашивал.
— Ты это—дверь открытой никогда не оставляй! — резким недовольным голосом высказался Геббельс.— тут ходят разные…
Он запнулся подыскивая нужное слово.
— Прошмандовки, — наконец он нашёл , — а у нас здесь вещи… Это тебе на будущее. Понял?
Наш герой почувствовал, что что-то тёмное , злое, бесстыже-наглое, враждебное, неощутимое , — видимое только ему одному прошмыгнуло мимо него. Пролетело мимо и понеслось дальше по цехам и кабинетам, лабораториям и чертёжным в поисках очередной жертвы… Найдёт! Обязательно найдёт. Припечатает «закрытым процессом» и слёзы закапают у родни… Пойдут свидания = раз в полугодие…
И хотя полной уверенности в том, что он останется работать в тиражке, у Феди не было, но молчание Геббельса после угроз о том, что он пожалеет, было достаточно красноречивым.
Х* Х* Х*
Сынок зацепился в за жизнь. Кушает. Плачет. Мочится. Какает… Последнее – особенно важно, потому что все описанные и обкаканные подгузники становятся делом Фединых рук. Их надо намылить, опшуровать. Прополоскать. Отжать хорошенько и вывесить…
Уф! Наконец-то все перелопатил… Как ноет спина.
иногда сушили в ванной прямо? На натянутых тестем верёвках из рыболовной лески. Но чаще, конечно, на балконе… А он родился как раз на зиму… Вся зима этого года —это сплошные пелёнки
У Феди возникло? Крепло и росло ощущение, что новорождённый будет жить и расти и что с ним ничего плохого не случится. Откуда взялось именно такое убеждение—непонятно, но факт имеет место быть.
Когда оно, это ощущение, полностью завладело его существом (а на это понадобилось всего пару дней лицезрения и рёваслушания!) он решил смотаться к бате. У того к тому времени вроде дела пошли на поправку. Во всяком случае его выписали из больницы. Начало восстанавливаться движение, речь… А самое главное– мать сообщила, что батя бросил курить…
Стиральная машина «Малютка» появилась гораздо позже. Хорошо, что тесть — ветеран Великой Отечественной Войны, инвалид труда—заранее встал в очередь на её приобретение… Если бы не он, то Феде бы пришлось тяжельше—не только полоскать, но и стирать с мыльцем…
Х* Х* Х*
Я не помню момента своего знакомства с Башмаком. Скорее всего оно произошло мимоходом, и мы не произвели друг на друга никакого впечатления. Но в начале 89-го года началась избирательная кампания Хулькова.
Башмак не играл в ней никакой роли… На тот момент он был всего лишь зав. Кабинетом политпросвещения. И в силу его пятого пункта (по матери) выше этого он вряд ли бы поднялся в Великой Империи Добра и Света. Но Башмак был не дурак, далеко не дурак, и зав.кабинетом он пошёл имея вполне определённые планы… Я не думаю, что он хотел так уж увязывать свою линию жизни с генеральной линией партии сдохшего хенералиссимуса…
Но пришлось.
Считалось что Челн ЦК КПСС победит сам собой. И беспрепятственно приплывёт в пункт назначения—Не может не победить. Против Героя Социалистического труда Хулькова был выставлен—выборы впервый за 70 лет беспроигрышной Советской власти проводились на альтернативной основе! — какой-то очень известный инженер с завода в соседнем городе и очень неизвестный в нашем городе…
А Иван Васильевич Хульков был представителем рабочего класса—и по внешности, и по содержанию. Поскольку пролетариат—это гегемон. Кроме того, обком негласно спустил директиву—якобы всем партийным голосовать за своего, за рабочего. Кроме того, все партиные должны были уговорить беспартийных голосовать за пролетариат., за местного, за нашего… Ну и так далее—по нарастающей… А учитывая, что население нашего города была в пять раз больше ихнего городишка, то грязищенский кандидат побеждал автоматом…
Правда, на дворе цвела распухавшей на глазах либерастией и пахла диссидентствующим гамном Катастройка…. На Лениградском вокзале народ-труженик, народ победитель, новая историческая общность людей—советский народ встречала цветами и овациями вернувшегося из Почётной Ссылки Сахарова…. Но вряд ли эти говённые волны могли хоть в чём-то застопорить ход нашего пролетарского ледокола, который вне всякого сомнения дойдёт из заводской проходной в пункт назначения—Верховный Совет СССР.

Х* Х* Х*
После рождения сынка, Федя взял отпуск и рванул в Дрисню.
Доехал Федя быстро. Точнее поезд шёл те же самые сутки, что всегда. Но нашему герою—показалось… Никто его не встречал. Он приехал сам. По-моему снова дошёл пешком.
Батя сидел в большой комнате. Он был в пижаме. Федя очень удивился, увидев его в таком одеянии.
В остальном, он был на подъёме, и наверное надо было бы Феде радоваться. Инсульт—это было, конечно, плохо. Но батя отлежался, выспался, прокололся какими-то лекарствами, перестал курить…
Боже мой! Перестал курить…
Выздоровление—это всегда процесс бодрящий…
Но за эти два года Федя немного отдалился и с первого же взгляда—в поведение отца он заметил какие-то тревожные нотки. Xnu-то непривычное и чужое…
, во-первых, батя бросил курить…
Когда он лежал с инсультом, то врач откинул одеяло и посмотрел на его ноги, и сказал:
— О-о! — такие ноги я режу!
И всё. Как пошептали. Батя, по собственному признанию, куривший всю свою сознательную и бессознательную чуть ли не с семи лет… В комнате ещё оставался въевшийся запах табака, но—это были мелочи…
Видеть батю без цыгарки было—ну всё равно, что Федю без книжки в руках—очень и очень непривычно…
Во-вторых, батя как-то хорохорился… И первой фединой мыслью после первого взгляда было о том, что инсульт, естественно, задел некие мозговые извилины и изменения в поведении вполне естественны… Это был больной человек, который усиленно притворялся здоровым… На вопросы о самочувствии, батя уверенно сообщил, что он практически выздоровел, и что в скором времени он будет снова ездить на машине… На журнальном столике валялись несколько шариковых ручек и исчёрканные газеты—батя заново учился писать… И—научился! Но—печатными буквами… Он не писал, а рисовал… Несколько слов на полях газеты «Правда Дрисни» напоминали картину художника, ну типа живописного полотна Репина под названием\: «Приплыли!»
Такое психическое состояние, близкое к какой-то эйфории, Федя никогда не замечал у своего отца. Батя стал чаще улыбаться. Эта улыбка на лице воспринималась очень и очень странно—она совершенно не шла к тому образу, который сложился у Феди.
Спрашивал много про Москву, и вдруг:
— Когда вернёшься? — вглядываясь в сына с ленинским ироническим прищуриванием правого глаза.
Федя прибалдел от неожиданного как нож в спину вопроса и объяснил, слегка запинаясь, что отпуск у него в следующем году—летом. И он даже собирается приехать с сыном, показать бате—внука… А так у него всё нормально, хотел добавить, что пока нет абсолютно никаких причин для возвращения из Москвы, но вовремя замолчал… Есле бате хочется думать, что он «сбежит» — пусть думает так… Если уж самому Феде местми и временами казалось, что столица нашей Родины—это временно…
Затем батя познакомил его со своими планами ремонта и приведения квартиры в порядок.
— Сделаю так, что Вере понравится…
И действительно в маленькой комнатке он выкрутил все шурупы из пола и постелил поверх досок картон. Картон он собирался покрасить краской. Каким образом, будучи с инсультом, он ухитрился это сделать — оставалось загадкой… Матушка не говорила, чтобы ему кто-то помогал…
— Летом я уже буду ездить на машине! — самоуверенно заявил батя. Хотя Федя этого вопроса и не касался…
Это какое—то легкомысленное, эйфорическое настроение было совсем нехарактерным для прежнего Петровича. Ещё он сообщил, что в этом году его пчёлы соберут очень большой урожая мёда…
— Дай Бог, — пробормотал Федя… И ещё он задумался о том, видят ли эти перемены в нём родственники… наверное, видят… В отличие от него они имели смелость сказать Петровичу: «Ты бы поберёг себя лучше!..»
Х* Х* Х*
Из Неотправленных Писем Провинциала: «Всякая власть безнравственна и аморальна…
Копия Старшему Брату.
Федя призадумался: , во-первых, Старшего Брата в последнее время не видно, не слышно… \оно, конечно, никуда оно не подевалося, а скорее всего нажало на кнопку «Пауза», но, во-вторых, в «Московских новостях», в «Огоньках» и т.п. уже вовсю печатается антисоветская белиберда гораздо похлеще его лёгкого бреда антикоммунистического…
Наш герой почувствовал, как земля покачнулась и ушла у него из-под ног: 18 лет с гаком он как можно неразборчивее корябал письма о которых Страший Брат никогда не знал, не знает и никогда не узнает…
Может, пришла пора отправить?!
А куда? Кому послать свои заметки?..
Ответа на эти вопросы он не находил, но через какую-то секунду совершенно автоматически и подсознательно он зачеркнул:
Копия Старшему Брату.
Да, Действительно, сейчас он может вытащить свой кукиш из своего кармана и предъявить его—всенародно.
Ну а дальше что?
Какое-то странное состояние пустоты и невесомости овладело нашим героем…
10.02.90
…кто такой Сталин? Гений или злодей? А может быть – гениальный… злодей? Если мы в творчестве отмечаем самую высокую степень одаренности от природы эпитетом «гениальный», то почему мы не можем выделить великую степень в злодействе? Есть злодеи примитивные, есть неудачники-злодеи, попадающиеся в тюрьму, есть мелкие злодеи типа Храброго Портняжки одним махом семерых мух убивахом, а есть и совершенство в своем злодейском роде. И я думаю, история достаточно полна такими примерами гениального злодейства. Об одном из них и рассказывает китайские хроники в покушении на Ци Ши Хуана.
Судьба, провидение и проч. Но почему судьба не спасла Кирова, не оставила жить Ленина и проч. Не спасла неразобр. Даже трех. Не даровала жизнь неразобр.? Проще сказать. Что они изжили себя. Но не обворовываем ли мы самих себя? Иная простота хуже воровства?
Х* Х* Х*

10.08.04
Тиражка принимала очень активное участие в агитации за Хулькова. Почему этим не занялся Васька Толчок, я уже не помню. Тем более, что в начале 1989 года он точно был по его выражению «в фарватере», но видимо Геббельс в парткоме перехватил выгодное задание.
А может быть Васька сыграл в «диссидента». Что-то «зеленое» в нем проскальзывало моментами, извивами и элементами как в маскировочном халате. Но видимо в своём «диссидентстве» бывший морской офицер, кадровый политработник, перегибал палку. И главным в парткоме был еще Самоваров. Совершенно верно.
И верно потому, что Смурнов еще пьесу написал про Хулькова и меня вывел там в роли корреспондента-недотепы. Но под тремя строчками предисловия свою подпись на удивление всем поставил Самоваров.
Как бы там ни было однажды утром Геббельс объявился с заданием написать про Хулькова.
Я: «А как с ним связаться?» — «Ничего не надо звонить ему. Я Хулькова знаю! Это свой мужик! Ты поищи — год или два назад я писал о нем. Сдери оттуда, а конец добавим, что его единогласно выдвинули депутатом от завода в Верховный Совет».
Я добросовестно перерыл газеты и действительно нашел не очень большой материал, типа зарисовки, подписанный, правда, не Геббельсом, а, кажется, Пустотретовым или кем-то еще, потому что он был написан года…—пять или шесть лет назад, когда Геббельс ещё не работал. Показал начальнику. «Давай лопать! (от слова «перелопачивать») — обрадовался он — Будет свой депутат в Верховном Совете. Глядишь, чего пробьем через него». Геббельс был уверен, что Хулькова изберут на 100%. По-видимому, не знал еще, что в Долгомудном выдвинул главного инженера. Чтобы побольше вдохновить меня рассказал о каком-то депутате от машзавода, через которого в своё время выбивали мебельные гарнитуры, автомобили, холодильники, утюги, сковородки и даже—квартиры вне очереди.
Идея по блату поиметь через Верховный Совет СССР керосиновый спецпримус меня, естественно, вдохновила всецело. Я тут же сел за пишущую машинку марки \»Москва» и за два рабочих дня с перерываом на обеды в заводской столовке облагородил источник таким образом, что мой текст оказался раз в пять или шесть длиннее объемом. Это произошло благодаря тому, что кстати и некстати вставлялись выспренные рассуждения — Рабочая Честь, П-п-патриотический Долг, Пролетарская Сознательность, Партийная ответственность и прочая идейность вместе с революционными, боевыми и трудовыми традициями советского народа, народа-труженика, народа-победителя. К тому времени я уже настолько наблатыкался, что «ложь, пистёж и провокация» выскакивали из-под пера сами собой, и я даже не заглядывал в передовицы «Правды», “Известий”, журнала «Партийная жизнь» и «Коммунист». Но этот штампованный стиль был внешним для меня, и я писал не авторским голосом, а как бы от лица своего персонажа—героя Газетной Трагикомедии..
В то время гегемон откровенно халтурил и саботажничал, а я, играя на фразе и штампах, колол им глаза образом идеального сознательного советского рабочего, каких не было и не могло быть даже в проекте. Точнее в Программе КПСС…
В газету я не шёл очень долго. , конечно, основным препятствиям были убеждения, по преимуществу мягко антикоммунистические, в большинстве своём слабо антисоветские… Но не последним аргументом была и боязнь, что газета подомнёт под себя мой стиль…
А стиль, как говаривал Бюффон, это человек.
Я начал писать после школы, был мягкохарактерным и слабовольным мальчишкой, и стиль мой довольно долго шатался как пьяный; я долго колебался между азианизмом и аттикизмом… Азианизм у меня выскакивал сам собой, но мне больше нравился аттикизм, которым я пытался себя насильно заставить…
И только к 30 годам я почувствовал, что мой характер слабака начинает приобретать скелет, позвоночник подхалима —твёрдость, а в пресной вате моего стиле, соответственно, начинают мелькать стальные иголки сарказма беспробудного и беспросветного цинизма… Я почувствовал, что газетный стиль мне уже не страшен, я буду писать по-своему при любом нажиме и прессинге…
Х* Х* Х*

В своём дневнике баба Галя остро чувствовала 88-й год и даже 89-й = как очень большое счастье—счастье, невзирая на смерть внучки Елены (лето 88) несмотря на батин инсульт (лето 89) — 90-й год дарил ей массу положительных эмоций и чувств… Она не догадывалась, что это всего-навсего лишь затишье перед бурей…
«05.01.90 г. Сегодня у нас 10 градусов мороза. Вчера поздно ночью смотрели с папулей передачу «Взгляд»… Какие интересные события происходят в нашей стране! Как всегда, обсуждали… Мне кажется, что в этом году мы стали как никогда — гораздо ближе друг к другу, чем раньше. Во всяком случае очень много обсуждаем, спорим, соглашаемся-не соглашаемся. Интересные происходят события у нас в стране.
Читаю Сартра… Жан-Поля…
Папа был на работе. С Чудес-ко у них нормальные отношения, а Оля даже поздравила в Новый год, ночью глубокой, и Аня Сердюк тоже. Папуля сказал, что я после 8-го <января> могу ехать в Москву, сказал, что я, дескать, сама не хочу. Он забыл, что у него ещё прыгает давление… А отдышка! А сердце! А слабость в ногах… Он ещё очень больной.»
До прорезывания основного заболевания остаётся какой-то месяц, но матушка Федина уверена, что инсульт преодолён? И через некоторое время Петрович поправится окончательно…
Х* Х* Х*

…Я не хотел плохого. А кто его хочет? Оно само собой появляется… Просто мне было немножко стыдно перепечатывать слово в слово, и там, где можно было уйти от пустотретовского текста, я уходил. В конце концов наш язык богат на синонимы…
НО, видимо, для тех, кто знал Хулькова, как говорится вживую, читался материал как чистокровная ирония. Но поскольку, несмотря на все переработки, плагиат был налицо, я рисковать не стал и поставил в авторах сначала фамилию Б*-в, а потом свой прозрачный как чистый спирт псевдоним — Фёдоров . «Глянь, Константиныч, — сказал я Геббельсу разочарованно. — Получилось чересчур много. Надо резать! Посмотри своими ножницами…»
Геббельс начал читать и совершенно неожиданно для Феди — наоборот! — пришел просто в восторг от большого объема и сказал, что ничего резать не надо и всё просто замечательно. Что это как раз то, что нужно! Насчет плагиата, он заметил, что Пустотретов или кто там еще — это свой мужик и в залупу не полезет. Геббельс знал всех десять тысяч заводчан и все они у него были своими мужиками. По призванию он был отсек, а не пишущий, и просто посчитал количество страниц, не удосужившись заглянуть вовнутрь. Нет, нет, он не говорил наливать воды. Но, видимо, толщина подтолкнула его к оригинальной находке. Правда, оставив свою фамилию наверху, вместо Петрова он поставил мою настоящую фамилию, добавив: «Старик, такая публикация — это лучшая рекомендация для приема в партию!».
Да мне было всё равно.
Мне партия эта была нужна как зайцу стоп-сигнал.
Поэтому я кивнул головой…
Затем Геббельс убедил Смурнова разверстать без средника и вверх ногами обычной полосе, в результате чего по форме получился неожиданный и неплохой плакат. Крупный заголовок, большая фотография десятилетней давности, лозунги и т.п. — и всё это в тиражке было действительно неожиданно и превосходно. Разверстанный например, на две стандартные полосы со средником такой большой материал совершенно не смотрелся бы, причем потерялась Фотография кандидата, даже если бы она была крупной. А здесь без средника — объем становился не недостатком, а достоинством. Наклеенный на стену, он вообще поражал взгляд.
Нет, что там не говори, но как отсек Геббельс был отнюдь не без таланта.
Х* Х* Х*

Пока нет детей муж и жена продолжают существовать в известной степени обособленно. Совместный опыт незначителен. В большинстве случаев сразу же после начала совместной жизни («Ну теперь у вас начнётся рубка!»- мнение Старшего Фединого Брата) выясняется некие не очень приятные моменты… Я это к тому, что обычную семью сильнее всего скрепляют появление детей…
Вера уже гораздо меньше обращала внимание на Федю. И как-то раз смотря, как она перепелнывает мальчишку, он остро почувствоал, что она счастлива… Она довольна, она горда…
Х* Х* Х*

Это май? Несколько праздничных дней? Урвал, чтобы не брать отпуск… На отпуск запланировано привезти бате — внука.
Я поехал на автобусе, один. Ни Усьтич, ни Родичи меня не возили. Далеко. За линией. Как отыскал уже не помню. С моста через железную дорогу—новое здание—Мечеть… Н=да, быстро же они её построили… Хотя землю им дали на окраине… Но ведь дали… Подумать только! Ещё три года назад не могло быть и речи.
По-моему второй этаж—корпус за поликлиникой, где ведётся приём. Был ясный светлый солнечный день. Тепло, и даже очень тепло, но не жарко. Везде свежая первая зелень—торжество степной природы: и листья на невысоких деревьях высыпали обильно, и трава проклюнулась где только можно.
Я поднялся по лестнице, обратил внимание на пыль в коридоре—длинном и широком, двери палат, в коридоре столик, за ним никого нет, подошёл спросил номер палаты, женщина в синем халате показала направление…
Батя сидел на кровати в синей, по-моему, больничной робе… А может быть и в своей коричневой в бежевую полоску пижаме… Никакой радости на лице при виде меня, смотрит каким-то усталым кивает головой как-то обречённо: я спрашиваю его, он вместо ответа спрашивает меня, я не отвечаю… От прошлогодней эйфории не осталось и следа…Цвет лица — пепельный… Моя душа сжалась в комок…
Вот такой диалог, точнее его отсутствие, и если кто-то со стороны посмотрит, он может вполне подумать, что отец и сын состоят в неприязненных отношениях… И как эта мысль будет далека от того, что есть на самом деле…
Он ничего не знает, я ничего не знаю. В этот момент в палату входит какой-то мужик, всматривается в нас и восклицает:
— О! кого я вижу! Казимир Петрович! — и хотя радость понятие в больнице вообще-то не очень уместное, но тем не менее—вот она налицо…
Батя сразу же заулыбался, назвал вошедшего по имени. Они радостно обменялись рукопожатием, а я—сын его!- как бы не при чём остался здесь…
— Ну я пойду поговорю с лечащим врачом… — бормочу я, ощущая во чужом пиру похмелье
— Давай, — машет на меня рукой батя. С непонятной улыбкой.
Я выхожу из палаты, дверь остаётся полуоткрытой — вполне возможно, что проветривалась… И тут нос к носу сталкиваюсь с брюнеткой молоденькой в белом халате
— Где найти? — называю татарскую фамилию
— Это я, А что вы хотели?
— Я сын Маркевича, Казимира Петровича? Из шестой палаты. Какой прогноз?
Она нетерпеливо и сухо:
— А что вы от меня хотите? У него—рак лёгких… в очень запущенном состоянии… — с этими абсолютно равнодушными словами она делает несколько поспешных шагов от меня. Ну почему? Равнодушных врачей полно и среди нас, русских… \ я думаю, что я даже уверен, что национальность не имеет никакого значения…
Диагноз меня не ошеломляет, матушка шёпотом мне уже сообщила, что имеются подозрения на самое плохое; с полуоборота ошеломляет её резкость, а также громкий и недовольный голосок и то, что она поворачивается спиной и уходит от меня… Как будто нам не о чём больше разговаривать…
— Ну и что? Что нет лекарства… Лечения… — я иду вслед за ним и тоже повышаю голос
— Какие лекарства? Это финальная стадия… извините, мне некогда! — оборачивается она ко мне на ходу и её черные злые глаза буравят меня насквозь… Я теряюсь…
Она шустро поворачивается ко мне спиной
— А когда вам будет—когда…- мой громкий вопрос повисает в воздухе… Несмотря на всю предупреждённость, возникает ощущение неимоверной тяжести где-то внутри…
Здесь всё удивительно! Воскресенье, а лечащий врач—на месте. Видимо, дежурила. Здесь всё—одно к однму. Собралось, подвернулось и моментально выплеснулось… Впрочем, вряд ли эта брюнетка … я думаю, что … я почти уверен, что она и ему сказала страшный диагноз неизлечимой болезни… А чего жалеть?
Я понимаю, что она не будет его лечить. Он для неё уже труп.
Врач практически убегает от меня скорым шагом. Ну что я за ней гоняться буду? «Надо, наверное сходить к заведующему отделением… Хотя что он мне может сказать…» Я оборачиваюсь и вижу своего батю в дверном проёме палаты, впереди него этот мужик, и у меня закрадывается мысль, что батя слышал весь разговор от начала до конца, потому что был он слишком громок. Мужик тоже кажется не в восторге, торопливо прощается с батей…
Мне становится крайне неловко. Рак лёгких! — это прозвучало очень громко. Финальная стадия! — это вообще как выстрел, — выстрел на добитие, контрольный выстрел в висок. Будто бате осталось всего несколько дней жизни. Я не знаю: знал ли батя свой диагноз до этого…. \может быть знал, может нет…
Как всё неудачно получилось! Как быстро, но как крайне неудачно! Мне надо было переговорить с ней в кабинете, а не орать в коридоре… Тем более рядом с батиной палатой…
— .-.=.-.— — .-.=.-.—
— .-.=.-.— — .-.=.-.— \ \ — .-.=.-.— — .-.=.-.— — .-.=.-.— — .-.=.-.—
Х* Х* Х*

В жизни каждого человека наступают моменты, когда он вынужден обрубать… Когда общавшиеся родственники вдруг (?) перестают общаться… Иной раз к этому принуждают географические причины, но иногда и не очень…
Но это надо было приехать из Москвы, бросить работу и семью и начать заниматься только батей..
Усталый раб, замыслил я побег…
При этом результаты этого побега будут неочевидны и неоднознначны…
Если бы была чёткая одназначная уверенность в 100%-ном выздоровлении бати…
Х* Х* Х*

Батя был в карнавале иллюзий: сын в Москве, внуку почти два года, приезжали сваты, показали себя с самой лучшей стороны… Вроде бы жизнь удалась в продолжении рода… И хотя она будет продолжаться без него, но это будет нормальная жизнь — нормальное продолжение рода…
Примерно в такой же эйфории я был и в 2014 году, когда мне позвонила Да, просто захлёбывался от того, как удачно вокруг всё складывается… Сын устроился в Министерство Финансов… Со второго раз, правда… Но всё равно… Причём эта эйфория, она не была сознательной; я пытался её не показывать, а она выталкиваась из меня сама собой… Правда, я считал, что я заплатил тем. Что сломал свою судьбу, уйдя из преферктуры в никуда, лишившись всякой надежды на государственную пенсию бюрократа…
В 2012 году всё повторилось так, как это было тогда—в Советской армии…
Х* Х* Х*

В феврале этого года батя пошёл за продуктовым набором. После инсульта он схлопотал инвалидность. Его поставили на учёт, и приписали к магазину, по-моему как ветерана труда, а не как инвалида… Он получил возможность получения специальных продуктовых наборов, недоступных для остальных слоёв населения. Погода в тот день была как на грех очень ветреная и непривычно морозная для тех южных мест. Батя почему-то очень легко оделся.
А там образовалась очередь. И хотя у него был статус инвалида. И он мог бы пройти без очереди, как человек совестливый, он не воспользовался своим правом… Задержка была связана с тем. Что вовремя не подвезли какого-то одного продукта одного входившего в этот набор. Не знаю, может быть гречка или сахар… Он курил и мёрз, мёрз и курил. Получил набор, очень поздно, потом ещё долго стоял на автобусной остановке, время казалось остановилось. Автобусы ходили один раз в полчаса. Должен был подъехать Рюрик на жигулях, но он не подъехал… С большим трудом влез в автобус.
После инсульта и ухода с работы, родственники в значительной мере потеряли к нему интерес. Обслуживание инвалида было для них слишком тяжёлой нагрузкой. Мать этой перемены не замечала. Ей казалось что всё идёт по-старому. Батя это почувствовал и пытался по мере сил—заставить… Кое-какие рычаги влияния он ещё сохранял…
Уже на следующий день подскочила резко температура. Пришедший по телефонному вызову участковый врач успокоил—ничего страшного, элементарная простуда. Перемёрз, простудился, всё понятно… прописал анальгин. Или аспирин. Других лекарств тогда не было. Батя налил ему сто грамм спирта.
Через несколько дней температура снизилась, но он начал задыхаться … Да так что пришлось вызвать скорую, и именно фельдшер поставил ему очевидный диагноз—астма!..
Откуда она взялась—совершенно непонятно. Когда курил, ничего не было. Когда бросил—стал астматиком…
Последние полтора года батиной жизни наполнились адскими мучениями с дыханием… Почему? За что? Непонятно… К тому времени батя уже мужественно бросил курить… На поверку у него оказалась громадная сила воли…
Федя был далеко.
Но даже если бы он был рядом со своим отцом, вряд ли бы он смог чем-то помочь…
, наверное, это должно было случиться…
Но это надо было приехать из Москвы, бросить работу и семью и начать заниматься только батей..
Причём при таком страшном диагнозе всё это могло не привести ни к чему.
Федя вышел и медленно– медленно как старик дошёл сквозь больничный двор до автобусной остановки.
У всех были хмурые, печальные, злые лица… Если это рак… Можно отвезти в Москву… Лекарства от рака нет…
Подошёл автобус. Но Федя сделав шаг по направления к открывшейся дверце, остановился… он почувствовал необходимость побыть одному… Собраться с мыслями… Хотя думать здесь было особенно не о чем. , потому что когда есть смерть, то нас уже нет…

Х* Х* Х*
Геббельс был на вершине довольства. Однако недолго. На следующий день позвонил Хульков: почему не показали ему перед публикацией? С героем моего романа была легкая истерика, он утверждал, что весь завод смеётся над ним. В материале много ошибок.
— Какие ошибки? Это неточности, а не ошибки! — весело завопил Геббельс в телефонную трубку. — Это такие мелочи, старик… Как ты только их разглядел?!
— ….—Видимо, Хульков истерил.
Я мог только догадываться, что там говорил кандидат в депутаты, Герой Социалистического Труда, Член ЦК КПСС.
— Правильно написано! Старик, ты же депутат, ты — лицо завода! Правильно! Подумай сам! Пошевели мозгами!…
— ….—мне показалось, что даже расслышал какой-то визг из телефонной трубке прижатой к геббельсовому уху.
— Ты пойми: материал одобрен парткомом! — вдруг как укушенный собакой заорал Геббельс. — Ты что не понял, что это специально для избирателя так написали. Это всё специально сделано! Спе-ци-аль-но!
— ….—здесь моя фантазия заканчивается, но видимо что там Хульков сказал такое, что глаза Геббельса подскочили на лоб, а очки окончательно свалились на поверхность стола. Слава Богу, что не разбились…
«Ну всё кончено. Пиздец!» — на душе нашего героя заскребли кошки. Конечно, такого страха, который был в конце прошлого года при стычке по вопросу о пропуске в особое производство у Феди не было сейчас. Просто стало горько и жалко самого себя. Работа в тиражке была большой, но удобной, и Феде было жалко терять её…
На лице Геббельса нарисовалось злое выражение.
Старая партийная крыса, он хорошо знал психологию работяги, даже посаженного в Президиум в качестве «Свадёбного Ге-Гегемона»: ну не будет рабочий спрашивать у секретаря парткома, одобрял ли тот материал или нет. Это себе дороже будет. Тем более такой весь упакованный в дефицит герой соцтруда.
Вместе с тем материла читал, точнее должен был читать Геббельс, и если он его не прочитал, то это не моя вина…
Материал мой читал Смурнов, Главный Редактор по кликухе «Бздун», трусливый как сто тысяч зайцев с очень большим стажем работы в партийной журналистике…
И если они пропустили его в печать, значит они тоже должны нести солидарную ответственность…
Но Федя прекрасно знал Конституцию—Основной Закон сстроителей коммунизма—светлого будущего всего человечества; будут искать крысу. А стрелочником во всей этой ситуёвине был именно он, чья пишущая машинка отстучала … Федя вздохнул: вот так всегда! Как только жизнь начинает более или менее налаживаться….
Положив трубку, Геббельс тыльной стороной руки вытер пот со лба и попросил свежий номер «Машиностроителя» и стал читать. Любопытно было наблюдать за его физиономией в процессе чтения. Недовольно-расстроенная в начале, она постепенно разглаживалась и становилась всё более доброй и улыбчивой, пока не дойдя до какого-то очередного ляпсуса он зашелся в пароксизме мелкого и дробного смеха, от которого очень долго и нудно трясся, никак не успокаиваясь…
— Ну старик! Ну ты, старик, даёшь…- обратился, наконец, он ко мне, отсмеявшись и откинув газету… Так ведь и не дочитал, паршивец, до конца материала, под которым стояла и его подпись.
У меня совесть была чиста — по всем канонам журналистского ремесла с героем очерка надо было встречаться, во-первых, и во-вторых показывать материал описанному герою очерка на выходе. Ни того, ни другого сделано не было, причем не по моей вине. Однако даже в этом случае я поступил по-джентельменски: фактуру я там не менял, я её просто акцентировал художественно-выразительными средствами.
В то, что было у Пустотретова по-канцелярски сухо и по-телеграфному отрывисто, я наливал патоку щедрым пером типа брандспойта. Другое дело, что Пустотретов мог нафантазировать фактуру… Об этом, прямо скажем, я не подумал.
— Откуда ты это взял? — и он ткнул в какое-то место.
Я достал шестилетней давности номер и в свою очередь ткнул его.
— Да, действительно, — протянул Геббельс прочитав соответствующее место в пожелтевшей от старости газете. — Какой однако мудак этот Пустотретов! — воскликнул он.—Написать такое! Это же надо додуматься!! Спьяну что ли он писал… Дак вроде не пил вообще.
Презрительно: Трезвенник х…в!
— А почему, спрашивается, Хульков молчал всё это время и не потребовал опровержения? — разыграл я в свою очередь благородное авторское негодование.
— Да он не читал, — сказал Геббельс. — Будет он читать занюханную многотиражку. Про него «Правда» писала. И «Правду» он не читал. Он читать не умеет. — Геббельса иногда в своём кругу заносило и он сбрасывал маску, впрочем это случалсоь и с Лениным, и со Сталиным, и с Хрущёвым, которые весьма цинически и презрительно отзывались о деле, которому служили и отдали свои жизни в узком кругу своих собутыльников…
— А если читает, то по складам. – он довольный сам собой захихикал.
— Ему неделю нужно — прочитать этот материал до конца. А он через день позвонил! Это просто какая-то пизда стукнула ему, мол, что о тебе там пишут, вот он и завелся…
Мы оба подумали о Ваське… Но ничего не сказали. Да всё было и так ясно.
Однако ситуация там менялась как на фронте, тем более в одном из очередных номеров газеты Смур-р-рнов опубликовал свой ответ Геббельсу — одноактную пьесу с предисловием Самоварова, которая агитировала или должна была агитировать за Хулькова., Это одноактная пьеса, точнее сам факт её публикации, показывал, в какой прострации находились верхи, которые не могли управлять по-старому. Они были готовы не только на «постиндустриальное общество». Они были готовы на всё – лишь бы сохраниться.
— Так он оказывается еще и графоман! — воскликнули мы с Геббельсом в один голос на следующую утро, раскрыв драму из одного акта и трех действий.
— Ну ты нас разыграл! Мы от тебя всего ожидали, но пьесой ты нас достал наповал! — говорили мы ему в лицо и хлопали по плечу: я—по левому, Геббельс—по правому.—Не, ты—гений, настоящий гений!
…и вскоре дело агитации взял в свои руки партком, Хульков , наверное, плюнул и самоустранился и т.п. и т.д. По-моему Башмак был только зав.кабинетом и смотрел на эту игру со стороны. «Зеленые большевики» встретили Хулькова в штыки. Но это отдельная история. Хулькова не избрали, он обиделся на партком…
Геббельс куда-то вышел, потом вернулся, потирая руки: «Как ты думаешь, где Хулёк живёт?». Федя пожал плечами.
— .-.=.-.—
Была создана комиссия по организации выборов, но комиссия эта была на общественных началах. А там где начинается общественное начало, там заканчивается не только зарплата, но и работа вообще.
После выборов случайно столкнулся в фойе ДК и не утерпел от журналистского вопроса: «В чем на ваш взгляд причины?» — проигравший кандидат в Депутаты Верховного Совета СССР был злой и расстроенный: «Все меня бросили» — отрывисто бросил он на ходу…
И это Действительно, так: у Победы всегда много отцов, а вот у поражения всегда одна-единственная горемычная мать-одиночка…
Впрочем, и «Зелёные большевики» здорово промахнулись.
Он вышел на трибуну и сказал всего четыре простых слова:
— Я против мусоросжигательного завода!
… когда вердикт произносит человек мужественный, честный—то надо сомневаться в его диагнозе; когда приговор «дерьма» произносит человек трусливый, подленький, то такому вердикту надо верить без проверки; Геббельс хорошо прочувствовал психологию, потому что сам таким был…
Хульков не пошёл никуда жаловаться и выяснять … Тем более требовать наказания провинившихся… Он уже был в возрасте за 50 и всё, что можно взять от этой советской жизни—судя по всему, взял сполна, в материальном плане обеспечил не только себя и детей, но и внуков…
, конечно, ему хотелось бы ещё немножко, ещё чуть-чуть…
Эпоха ставила точку на работягах от сохи в качестве свадебных генералов судя по всем ставила точку. Они и не сопротивлялись: Бог дал—Бог взял, как говорится.
И на том спасибо. То самое спасибо, которое на хлеб не намажешь.
Х* Х* Х*
В характере Фединой жены Веры причудливым образом соединялись если не противоположности, то крайности—это точно. Она была холериком по темпераменту. Взрывалась мгновенно. Вспыхивала как спичка. В такие моменты всё нехорошее, что было у ней на уме, то выплескивалось на языке…

 (Читать далее — Глава 12. 2-я часть. …Никаких слёз! Только не надо слёз!)