|
Вернуться к 1-ой части ОДИННАДЦАТОЙ главы Повести-2
Повесть о счастье, Вере и последней надежде.(НЕОКОНЧАТЕЛЬНЫЙ ВАРИАНТ)
Часть Вторая. …иногда так хочется, чтобы они были
Глава 11. Вторая часть. Батя! У тебя есть внук!..
Во время очередного телефонного разговора бодрым тоном матушка сообщила об инсульте у бати. Сейчас он лежит в больнице. У него парализовало одну правую ногу и одну правую руку.
О том, что у бати было плохо со здоровьем, Федя стал подозревать давно. Может быть даже лет пять назад. Ещё когда учился в пединституте. Не подозревал этого только сам батя. На все очень деликатные и исподволь разговоры, что ему не мешало бы, во-первых, бросить курить, во-вторых, пройти обследование… Он только хмыкал и улыбался своей ироничной улыбкой.
Более того его поведение в отношении своего здоровья— лет десять назад, когда у него обнаружилось высокое давление, он не стал принимать снижающие давление таблетки, сказал, что он очень хорошо чувствует себя при таком давлении—160…
Что это было? Бравада… Какая-то непонятная гордость… Поиск своей смерти… У Феди не было ощущения, что бате жизнь надоела… Было видно, что он мечтал о пенсии, когда сможет полностью отдаться охоте и рыбалке…
— Мам, мне надо приехать… — обречённо сказал Федя в телефонную трубку… Трубка молчала.
— Наверное, мне надо приехать к вам… — повторил он, с некоторым ужасом представляя, какую реакцию вызовет его очередной внеочередной отпуск в редакции машзаводской тиражки. При составлении плана отпусков, он отказался от отпуска летом… Да и жена с явственно обозначившимся пузом. Как она одна будет ездить на другой конец столицы? Значит вместе с ним, пока не родит.
И вдруг в трубке зазвучал какой-то другой голос, как будто и не совсем мамкин:
— Сынок, а зачем ты приедешь? Конечно, для нас это большая радость будет увидеть тебя. Но чем ты поможешь? Ты ничем не поможешь… Ты же не врач?
Через неделю мать сообщила, что батю выписывают из больницы, потому что нога его вроде как отошла, и он стал ходить, правда с рукой и с речью пока не очень… Но врач обещает, что и с этим наладится…
И действительно—через неделю состоялся телефонный разговор Феди с батей.
Он сказал всего несколько слов, типа, у меня всё в порядке, и передал трубку матери:
— На поговори…- услышал Федя в трубке. На батю это было не похоже. Видимо, удар был таким сильным, что и разговаривать по телефону бате было тяжело.
В Федин лексикон вошло новое неведомое слово—церебролизин… В аптеках Дрисни его естественно не было. Ни за какие деньги не достать…
Х* Х* Х*
Как всегда Федя обо всём узнавал в последнюю очередь. Был четверг, рабочий день. О том, что его жена родила малыша, мальчонку, он узнал только вернувшись с работы— от тёщи. Потом уже поздно вечером позвонила сама Вера. В трубке зазвучал бодрый и даже весёлый голосок. Она довольная сказала, что лежит в палате для дипломатов…
«А что есть такие дипломатические палаты?» — мелькнуло в голове у него. Как-то не верилось. Что рядовую советскую женщину могут вот так запросто поместить в те хоромы, что предназначены для англичан, немцев, французов…
Прямо светопреставление…
— Я лежу одна в палате… У меня свой отдельный телефон… Вот тебе звоню… Как у тебя на работе?..
Федя задумался. Он сразу же вспомнил, как полтора года назад он торопливо поспешил сообщить о рождении дочки и потом с каким гнетущим чувством говорил о том, что… Может не надо спешить со звонком… Несколько минут он колебался в размышлении. Но голос такой бодрый. Такой уверенный. , наверное, всё-таки на этот раз—всё хорошо. В своих еженедельном общении со своими родителями Федя практически не говорил, как Вера ждёт ребёнка, ограничиваясь дежурной фразой: «Всё нормально! Не волнуйтесь!». Общение было сухим и кратким.
Х* Х* Х*
Вот уже более полугода Федя работал в заводской тиражке. И было ощущение, что ему здорово опять повезло—примерно так же как повезло с Москвой. Да, после переезда в столицу был вполне определённый период, в котором он терпел одну неудачу жизненную за другой… Но после смерти, — а скорее всего убийства дочери злобными людьми по «халатности», всё как-то наладилось…
Но он утешал себя тем, что совсем недавно он добился того о чем никогда не мечтал и даже не думал, не прикладая усилий особых, и даже не задумываясь над тем, как этого достигнуть…
Приличная по тем временам зарплата, стабильная работа (стабильная для других, а Федя уже знал, что после 11 месяцев работы будет не только заслуженный отпуск, но и—предложение, от которого невозможно отказаться: вступай в партию, Федя…)… Но он был молод и был готов к любому повороту событий как в семье, так и на работе…
…не готов он был только к коренному повороту в общественно-политической жизни Великой Империи Добра и Света.
После поездки в Ленинград, тёща продлила прописку — опять на год… Вопросы решались как-то сами собой… Но Федя и не переживал особо по этому поводу… он как-то самого начала взаимоотношений с Верой поставил вопрос с пропиской—это Верино дело: хочет иметь мужа, пускай заботится о его прописке…
Х* Х* Х*
Решив решающий вопрос с работой, Федя решил начать решать другие вопросы… Поскольку он мнил себя писателем, и не просто писателем а—будущим гением, то он поставил себе целью познакомиться с тем, что творится в литературной обстановке града перевопрестольного, в столичной околописательской общественности и так далее. Пора, наконец, оглянуть взором литературную московскую окрестность….
В та поры в Великой Империи Добра и Света для молодых, начинающих или просто ещё ни разу нигде не публиковавшихся, бессмысленно и бесполезно рассылающих свои машинописи в различные органы партийной печати, было предусмотрено особая организация— так называемое «литературное объединение», выпускавшее накипевший пар изнутри—внаружу.
На поверхности оно занималось некоей «консультативной помощью» будущим гениям и шедевристам, но в действительности… В большинстве из них сидел стукач, сексот и—Федя уже к тому времени был более чем наблюдателен, и наш герой поспешно решил, что сексотами были, конечно же, сами руководители лито… Нашему герою было понятно, что никакой роли в литературно-историческом процессе ЛИТО по большому счёту никакой не играло… Но всё равно…
Федя позвонил в московское отделение Союза Подлецов СССР—его бортанули. Наш герой нашёл другой номер телефона сией организации —его бортанули снова. Ехать на улицу Воровского было влом и разбираться лицом к лицу, нос к носу с тамошними обитателеями—времени на поездку будет потеряно много, а—ради чего? Он позвонил третий раз и—неожиданно женский голос с характерным акцентом на букву «эрь» снизошёл и:
— Какое же лито вам гекомендовать?
— Любое! — поспешно выпалил Федя.
— Вы где живёте?
— В Москве! — гордо выпалил наш герой.
Телефонная трубка хихикнула, оценив непроизвольный юмор законченного провинциала:
— Я имею в виду—какое метго?
— Медведково…
— Хогошо, я вам как газ по вашей ветке— метго Колхозная… Ногмально будет?
— Чудесно!
— Они габотают газ в месяц по втогникам последней недели месяца —с 19 часов, адгес … Гуководитель…
Федя записал адрес, «гуководитель» ему был не нужен, он рассыпался в благодарностях и пожелал самого главного—здоровья… Настроение его поднялось. Как он и подозревал в Союзе Подлецов был, разумеется, для служебного пользования справочник с адресами, телефонами, фамилиями руководителей и их заместителей. Всё было.
Настала очередь Веры. В походящую минуту он расскзал жене, что достал адресок, и что в ближайшее время ему надо совершить один визит на одно заседание этой организации.
— Почему на одно?- поинтересовалась супруга. Она была практичной девочкой и хорошо понимала…
— Понимаешь, — стал популярно объяснять Федя, — Верхушке Союза Подлецов нужны швейцары, которые бы не пускали дальше прихожей молодых и талантливых, которые могут затмить Корифеев и Лауреатов; надо же куда-то деть тех, которые могут отодвинуть нынешних Литературных Генералов от государственной кормушки…
Под видом «работы с молодыми» — в действительности они молодых тормозят и останавливают перспективных, указывая на мнимые недостатки, ставя перед ними нереальные цели, направляя в ложном направлении — но всё это декларируется как трогательная забота партии и правительства о начинающих писателях..
— А если ты не хочешь идти дальше по линии этой организации, зачем вообще ты туда поедешь? — пожав недоумённо плечиком, спросила Вера.
Как всегда она была глубоко права.
Но Федя ведь не мог объяснить, что он пишет роман, где его герои , Илюха и Ксюха, покоряют Москву. Главный герой Илюха, поэт, регулярно ходит на заседания литобъединения, принимает в его жизни активное участие, играет даже важную роль… В общем. Делает карьеру совписа… И Феде как автору жизненно важно хотя бы раз в жизни увидеть как это происходит на самом деле в столице… Чтобы потом уже на основании увиденного описать все эти псевдо-литературные споры и т.п. Как сказал Илюха Ксюхе : «Мы все пишем по велению своего сердца, а вместо сердца у нас всех—пламенный мотор, поэтому ты не удивляйся, что мы бздим бензином…»
Но сказать этого всего Федя не решился. Вместо этого он стал наводить тень на плетень:
= Понимаешь, Карл Маркс однажды сказал, что для того, чтобы узнать вкус пудинга, надо его съесть. У меня вот сложилось такое представление о ЛИТО. Я-то знаю, что это такое, но ведь… А может быть я не прав… Я в своих выводах и решениях бываю пристрастен, и даже чересчур пристрастен…
На этих слова мужа Вера хмыкнула.
— Конечно, я не собираюсь строить свою литературно-общественную деятельность через лито, через органы партийной печати — никогда; я прекрасно понимаю, что это — запрещённый путь… — продолжал витийствовать Федя и вдруг осёкся, поняв, что сболтнул лишнего—про «запрещённый» путь… Осознав это, он быстренько закруглился:
— Поэтому я думаю, что надо сходить прикинувшись шлангом, пару раз посетить и послушать, что там гутарят вообще…
— Ладно, шланг! — милостиво согласилась Вера.—Сходи коли нужно… Только ты напоминаешь зайца, как в том анекдоте—бежит заяц по лесу, видит—какая-то подозрительная куча на тропинке, он в неё со всего размаху шарах лапой, вытаскивает — всю измазанную, понюхал и говорит:
— Фу! Дерьмо! А я чуть не вступил…
Так получилось, что отпросившись пораньше с работы, Федя дома застал Веру. Она приняла особое участие в его экипировке. Был извлечён серый костюмчик…
В одной из еженедельных поездок они с Верой недавно купили новый серенький костюм. Когда Федя начал в нём ходить на работу, то неожиданно натолкнулся на комплимент второго секретаря (по идеологии) парткома машзавода:
— Ты, Федя, прямо как премьер-министр!
Со Сидоровым у Феди сложились такие юморные на прибаутках и усмешках отношения. Сидоров был умный мужик. Трудолюбивый. Но ладно об этом — потом. Вот напялив этот серый костюм и такую светло-светло-синенькую рубашечку наш герой отправился на заседание ЛИТО. Оно действовала на базе строительной тиражки. Располагалось в районе метро Колхозная.
Дело в том, что несмотря на всю перестройку с гласностью карт с номерами домов ещё не было, и несмотря на то, что наш герой выучил адрес наизусть—поднявшись на поверхность, он решил сориентироваться по солнцу, и пошёл в противоположную от искомого адреса сторону —на восток, внимательно читал переулки, незнакомые и там их довольно много, и он на третьем из них понял, что заблудился, он вернулся обратно к метро.
Спрашивать у москвичей (даже в спальных районах!) — это бесполезно… и прежде всего , потому что могут совершенно спокойно и ответственно послать в противоположную сторону… Чаще всего так и делают… И это не значит, что со зла делают… Я сам иногда отправлял — не в ту степь… И только потом соображал, что наделал… дело в том, что сами москвичи плохо знают…
В общем, когда наш герой увидел табличку Д* переулок и вздохнул с облегчением прошло уже не менее полчаса с начала заседания ЛИТО… Дом он нашёл почти моментально, потому что переулок капельный и на вход в жилой подъезд красовалась вывеска строительной газеты. Но не заладилось у нашего героя тот день вообще: на массивной двери похожей на вход в конюшню, красовался кодовый замок… В общем, картина Ильи Репина: «Приплыли!»
Кодовые замки бывшие в центре Москвы уже в то время достаточно необходимым аттракционом, вызывали у нашего героя провинциальную ярость провинциала…
«Слава советскому народу! Народу-труженику, народу-победителю!» … А что же они так этот свой народ-труженик, народ-победитель так боятся, что отгородились от него кодовыми замками, вертухаями и разъезжают не иначе как в членовозах…
Ну и Федя стал прохаживаться взад и вперед с весьма и весьма независимым видом, — чтобы, понятное дело, не стоять столбом под дверью… Вермя не то чтобы поятнулось или наоборот поскакало вскачь, он вообще потерял ощущение времени… Во время хождения он всё время отключался… , конечно, можно было в очередной раз посетовать: не судьба и—повернуться К ЛИТО задом; он много не терял… Но что-то его удерживало на месте, и в горячке он решил, что это—последний раз и больше сюда он никогда в жизни не приедет…
Сам смысл: если вы, народная власть, так тщательно закрываетесь от своего же народа…
Поэтому когда вдруг мимо прошла усталым шагом молодая красивая женщина и произвела какую-то манипуляцию наманикюренными пальчиками, то Федя еле успел, чтобы дверь не затворилась за ней. Он попал достаточно просторный вестибюль, видимо, оставшийся от дворян и помещиков, потому что братья, товарищи, сёстры и проч. Экономили на всём. Запомнилась длинная чугунная батарея вдоль стены. Всё это, впрочем, было покрыто густым слоем краски. Дверь налево была полуоткрыта, наконец, ему начало везти… но сквозь узкую щель было видно очень мало: бледнолицая девушка в чёрной кофточке, пожилой широкогрудый мужчина так под 50 лет, наверное, там ещё кто-то …
Войти сейчас, это значит обратить на себя полное внимание… Оно Фединой скромной персоне не нужно было вообще… Проще, остаться и—послушать… Какой-то девичий голосок с хрипотцой прочитал стишки…. Раздался вслед такой мужественный и отчасти бархатистый баритон, хорошо поставленный голос
— Насколько я понял, ваши опыты относятся к жанру пейзажной лирики… Тэк-с, пейзажная лирика пользуется заслуженным уважением у нашего советского читателя. Мы даже склонны простить тому же Есенину его провальные стишки за то, что он одновременно с ними дал прекрасные картины природы среднерусской равнины, — нашей с вами родной природы… Это—патриотизм высшей пробы! Это дорогого стоит…
«Причём тут Есенин?» — мелькнула мысль у нашего героя.
— Но я не увидел в ваших попытках другого… В каждых стихах должна быть сверх-идея, должна быть сверх-задача, — продолжал баритонить голос снисходительно.— К сожалению, в ваших строках я не услышал никакой сверх-задачи… А если сверх-идеи здесь нет, то как вы сами понимаете—НИЧЕГО нет…
Кровь ударила в федину бедную головушку, ударила и застучала в висках и чуть не задохнулся бедолага наш:
= Какая сверх-идея??? Какая сверх-задача??? Это же — стихи!!! — пронеслось в его моментально вставшей на дыбы голове…
— Ничего нет, — между тем с большим-пребольшим удовольствием провыговорил голос из ничто, изничтожая слова, расположенные в столбик и в рифму юной поэтессой.
Не помня себя от нахлынувших чувств, наш герой сделал два шага и рывком распахнул приоткрытую дверь, он захотел увидеть того мудака, который нёс такой несусветный бред… Даже во всей советской филологии не было такой фуйни, который тот сморозил…
Сверх-Идея!
Да была партийность, идейность, народность…
Да, был у Ницше Сверх-Человек
Да, фашисты распевали: Дойчлянд, Дойчлянд, юбер аллес…
Но Сверх-Задача!!
Лицом к небольшой кучке людей сидело лицо величиной примерно в полтора (а то и два!) обыкновенных человеческих лица, в полутьме особенно, — на нём вместо глаз особенно выделялись массивные очки в позолоченной оправе, и ещё—вельветовый, светло-коричневого цвета пиджак на крутых плечах…
Его поразило сходство с портретом одного известного и популярного советского писателя
— Красный Граф! — удивился наш герой этому неожиданному сходству, и он как бы из мира реального перенёсся в мир иллюзорный… Усилием воли Федя заставил себя вернуться обратно в реальность хотя бы наполовину… И закрыл дверь. , наверное, закрыл так же резко и отрывисто, как и открыл, но он уже не помнил себя…
— А ты знаешь, в истории советской литературы написано, что он уже сдох, — меланхолически констатировал Хрипатый…
Повернувшись резко, Федя почти бегом бросился к двери, как будто его кто-то догонял, зверски нажал кнопку рядом с дверью и—через какую-то секунду он оказался на улице, одном из тихих переулков близ метро Колхозная, погружавшемся в вечернюю тьму… Уже не только светились разноцветным светом окна в домах не выше трёх-четырёх этажей, но и уличные фонари зажглись на столбах вдоль Д* переулка… Уличный воздух показался ему свежим
— Сверх-идея… Сверх-задача… — истерически хмыкнул наш герой и зашагал к метро, не разбирая пути.
Плачется в моём сердце,
Как дождится над городом…
Сами собой возникли в мозгу строчки, на этот раз без участия каких-либо голосов… И само собой вспомнилось продолжение..
Осенние виолончели
Ранят мне душу
Своей печальной сухостью.. Нет.. Твёдость… Остротой…
— А как же Верлен? Рембо! Или на худой конец—Малларме… Какая ещё сверх-идея? Какая сверх-задача?
Но вот уже на противоположной стороне улицы появился характерный столбик увенчанный буквой эМ и невысокие по пояс каменные перегородки, облицованные серым гранитом… Но наш герой вдруг почувствовал какую-то неприязнь к подземелью; ему под волнением нахлынувших чувств хотелось двигаться и двигаться, давая выход эмоциям, а не сидеть или стоять в вагоне поезда метро… И Федя пошёл дальше на проспект Мира…
Осенние виолончели
Ранят мне душу
Своей печальной монотонностью…
— окончательно вспомнил он. И то, что он вспомнил всё-таки придало ему какую-то—самоуверенность
Вышагивая быстрым шагом наш герой был полностью раздавлен своей несовместимостью с этими людьми… и не в том дело, что примитивные, тупые, лишённые напрочь всякой филолгической культуры, бездарные и бесталанные— Издательским процессом правил литературный генералитет: все финансовые ручейки он направлял себе в карманы. И руководство ЛИТО было отнюдь не бесплатным.
Кому-то такая бешеная реакция покажется не совсем обусловленной, из-за каких-то слов Федя почувствовал себя абсолютно лишним не только для ЛИТО, но и для всех людей, находившихся в данный момент на данном куске земного пространства… Он понял, что он никогда не найдёт с ними общего языка… А это значит, что у него нет никакого будущего…
Между тем уже прилично стемнело… Это сейчас там море света, а в советские баснословные времена там было не так уж много—рекламы не было вообще, фонари уличные на проспекте Мира тоже занимались экономией, и все огни разделились на неподвижные и подвижные, неподвижные висели вверху и скудно освещали асфальт, по которому он шагал быстрым шагом, а подвижные—красными мячиками удалялилсь от него, и чуть дальше слева большими светлыми шарами—неслись навстречу… Щербаковскую Федя проскочил даже не заметив,
Х* Х* Х*
Любопытно, что я поехал в отпуск уже после рождения сынка… Но сразу же…
Х* Х* Х*
Забирать Веру из роддома Федя поехал вместе с тёщей. Точнее тёща осталась дома, а Федя вышел на улицу и стал ловить машину. Время было где-то в районе 10 часов утра… не шатко не валко останавливались, а время поджимало…
Первый, кто остановился, узнав адрес, переспросил даже:
— Куда-куда?
Федя повторил метро Беляево, и от метро ещё 6 или 8 автобусных остановок.
— Не, ну это слишком далеко… махнул шофёр рукой и ею же ухватился за рычаг переключения скоростей…
Это была вторая легковая машина. А время шло. Наш герой представлял, как Вера выйдет с младенцем на руках, а—никого нет! Федя естественно запаниковал.
Через десять минут, показавшимися Феде вечностью, остановился бородатый интеллигентного вида парнишка. Марка машины—»Москвич». Как тогда, когда они с Фотиньей ехали первый раз на знакомство… Время летит быстро, уже и смерть дочки успели оплакать, а вот и рождение сынка… И на душе—тревога.
…но Тёща увидев купюру, без сдачи исчезнувшую в нагрудном кармане шофёра громко поперхнулась…
= Ты что? Ты сколько ему дал — ну зятя она вообще за человека не считала, потому что он сразу оказался под каблуком у её дочки… Но почему она шофёра стала опускать—это было не совсем понятно.
= У вас совесть есть? — спросила тёща у таксиста. Тот в ответ поморщился и даже как-то опешил от этого вопроса и вопросительно оглянулся на Федю…
— Уговор дороже денег…—попытался отшутиться Федя
— Богатеи! — сказав это почему-то во множественном числе, тёща повернулась к Феде…
Жена вышла из дверей роддома в небольшой холл, держа в руках небольшой свёрток. Не говоря ни слова Федя протянул руки, и Вера, как показалось ему с облегчением и молча отдала.
Как крепко он прижал к себе! В куче тряпья было одно лицо. Одно небольшое личико!
С ощущением, что никому в мире он не отдаст… Он уже это никому никогда не отдаст!
Было видно только одно личико, глаза были закрыты, Федя ожидал увидеть белое, но оно было какое-то тёмное, жёлтокожее, как таджика или узбека, и на тупом коричневатом носике—белые точки…
Свёрток был невесом и вёл себя на удивление очень спокойно; всю дорогу глаза как у куклы то открывались, то опять закрывались — ни разу ни закричал…
Чувства, которые испытал Федя, когда он прижал это существо к своей груди… Ну , наверное, можно попробовать описать… но может быть и не стоит… Это, во-первых, непередаваемая гордость… На втором месте, наверное, всё-таки радость… Радость бытия. Радость продолжающегося бытия. Вера, умостившись на переднем сидении, по своему обыкновению начала чем-то возмущаться: то ли документы не так оформили, то ли к чему-то прицепились, то ли чего-то не додали… Потом перешла на хорошее, сообщив, что она теперь приписана к этому особому роддому, на неё завели карточку и может приезжать на консультацию по любому поводу. Но потом замолчала. Но для Феди это было настолько далеко… Вдруг в углу его правого глаза что-то защипало и он почувствовала как-там появилась влага и—покатилась по его щеке слезинка… Но это были слёзы радости. Маленький комочек, родное существо, роднулька…
А теперь мы можем поспорить, есть ли в жизни счастье… Во всяком случае у нашего героя оно было на руках. Москва, жена, и вот—сын! Чего ещё нужно человеку?
Шофёр машины как-то сидел и молчал, а время поджимало…
…- Ещё там ждать? — ровесник нахмурился и сморщинил лоб над переносицей..
— ну да—растерялся Федя.— немного подождать…
— А сколько именно?
У Феде пересохло в горле. Вера сказала, что её выпишут в 12 и заставлять ждать её в приёмном холле?
— Я хорошо заплачу! — выпалил Федя.
— Сколько? — уныло поинтересовался интеллигент…
— Ну … десять..
(Средняя цена была трояк в та поры)
Не помня себя от волнения Федя брякнул:
— 25!
Не помню:
— куда положили Ярославку? Что уже купили кроватку
— может быть «сынок» утвердилось, потому что у него в начале не было имени определено…
— Как назовём? — спросила Вера у Феди.
— давай как меня выбрали: напишем бумажки—Николай, Казимир, Петр еще какие тебе нравятся… ну и кто-нибудь чужой пусть вытащит, чтобы никому не было обидно…
— Мы назовём его — Ярослав! — сказала как отрезала Вера. Федя хотел назвать его в честь деда—Казимира, но прекрасно понимал, что это будет очень трудно, оказалось настолько практически невозможно… А сражаться и доказывать что-либо… как говорится, себе дорожче…в конце концов разве так сильно много зависит от имени? — подумал Федя.— Ладно, хорошо, пусть будет Ярослав, — согласился он.
Они втроём помещались в маленькой комнатушке … До сих пор их было двое, и вдруг стало—трое…
Х* Х* Х*
Буквально через пару недель у мальчишки на голове появились какие-то язвочки,
Решили вызвать детского врача на дом, по-моему даже приплатили ему… Что это ещё за язвочки?! И он появился. Высокого росту, долго мыл руки в ванной, Федя спрятался в БК за дверью и оттуда внимательно вслушивался. Вера вынесла младенца на руках в прихожую (?)
— Не гневите Бога мамаша! — сказал молодой врач.—Великолепный малыш, гренадёр будет… Здоров на все сто!
Взял мзду и уехал…
На следующее утром сынок потёк… Местная врачиха из поликлиники не глядя а по телефону, поставила диагноз:
— Да это у вас молоко сильно жирное… Скорее всего, дисбактериоз…
Х* Х* Х*
Первая Федина запись о сынке:
«09.04.1990
Он как паучок—слабый, маленький комчек… И если даже—на него упадёт подушка, то он и её не в силах оттолкнуть…»
Х* Х* Х*
18.01.1989 После прочтения Пастернака:
«Ошибка Пастернака, , на мой взгляд, заключается в том, что взялся за то, что не знает. В гражданской войне в отличие от Бабеля он прямого и непосредственного участия не принимал; в братоубийственной войне, где русские убивали русских же, евреи евреев не убивали, они сражались только на одной стороне—стороне красных…
Для евреев эта наиболее свирепая и кровожадная бойня, сплошная Варфоломеевская ночь, накрывшая всю Царскую Россию, не было гражданской войной, не была войной одних евреев против других евреев… поэтому понять психологию национальной ненависти? Со стороны?! Как-то сомнительно, даже если ты считаешь себя гением…
А если не гений, а просто стихотворец?
Конечно, хорошо, что он, будучи евреем, взялся смоделировать психологию русского бунта, беспощадного как Армагеддон… Но при этом вряд ли стоило претендовать на реализм. Ему следовало бы подобрать нечто иное… И тогда это незнание авторское оно будет как-то смикшировано, не будет резко бросаться в глаза…
Хотя конечно словесность—это такой процесс, очень сложный процесс, и сказать однозначно, почему не удалось то или иное произведение…
Гораздо легче сказать, почему удалось произведение… Как , например, у Бабеля лирический герой смотрит на гору трупов, где красноармейцы и белогвардейцы вперемешку—думает: «и зачем бабы труждаются—в муках сыновей своих рожают? Для чего?»
Вдумчивому читателю сразу становится ясно, где Бабель, а где—Пастернак…»
Так что национальность особой роли не играет…
Главное гавно в нашем деле—ум, талант, совесть…
— Ага, ты мне ещё партийную совесть припомни! — прохрипел Хрипатый…
Х* Х* Х*
ПРОБЛЕМА ЕСТЬ: насколько нужно ЭТО
— Меня не оставляеет ощущение, что кто-то пасёт меня, — подумал наш герой.—похоже, что у меня начинает формироваться мания преследования.
То, что Федей заинтересовался первый отдел… Ну это вполне естественно: корреспондент—это не рядовой работяга, круг кругозора которого ограничен навесной лампой над его станком и горой стружек металлических под ботинками на толстой подошве… Корреспондент видит весь завод целиком… Он общается с конструкторами, берёт интервью у инженеров и т.п. Так было практически всегда, что эта вторая древнейшая профессия служила и будет служить всегда прикрытием для шпиёнов, пардон—разведчиков… и т.п.
Только заинтересовались Федей как-то поздно и…
И в один из осенних дней Геббельс припозднился, но зато явился в каком-то приподнятом настроении
— Я совсем забыл одно важное дело! — воскликнул он с порога.—Давай щас тебе оформим пропуск на отдельное производство! Пиши заявление, сейчас я тебе продиктую …– тембр голоса у него был какой-то странный..
Федя оторвался от перепечатывания … он как раз готовил текст заметки навстречу коммунистическому субботнику: «как отметил штаб «красной субботы», главное в другом – ведь всем нам уже набила оскомину заорганизованность и формализм в подготовке и проведении субботников, посвященных дню рождения В,И,Ленина. Эти субботники превратились для некоторых в дежурные мероприятия. Отметиться – и домой. Вернуть «красным субботам» былую…»
не стал переспрашивать, что это за «отдельное производство» и с чем его едят. Он повернулся и внимательно и твёрдо посмотрел первый раз за всё это время твёрдо воткнулся своим взглядом в очки геббельса—
— Вы знаете, в эти очках, очень похожи на Берию! Ну одно лицо! — проснулся в его душе хрипатый голос, но Федя сказал другое:
— А что мы—освещаем эту деятельность? — спросил он так вот наивно и невинно как только мог.
— Нет, конечно, но—профсоюзы, культурные мероприятия… — отмёл его вопрос, не сдаваясь Геббельс, весь напрягшись… — Но это же спорт… Вот возьми даже такой… социалистическое соревнование—обязательно…
— А что концерты уже играют рядом с продукцией? — хмыкнул Федя.
— Какой продукцией? — уцепился Геббельс весьма подозрительно и абсолютно бдительно; у него даже уши поднялись…
— Это вы уж должны знать—какой, Константиныч! — мгновенно парировал наш герой.—Я там не был… И не собираюсь там быть. Вам, как говорится, и карты в руки…
Начальник надулся и замолчал.
«Кровавая гебня» работала, работает и будет работать по плану. Федя понимал это дело так, что за ним из Дрисни пришёл шлейф. Он удивлялся как его вообще допустили работать на такой завод всесоюзного значения. До самого последнего мгновения он думал, что не пройдёт сквозь гебистский фильтраж. Именно поэтому так спокойно повёз Веру на море. Но, видимо, шлейф пришёл поздно или ещё что-то случилось… Как никак: перестройка, ускорение, гласность… А сейчас по Фединому скромному предположению, скорее всего узнав, что у новобранца над головой гнилой нимб светится, «кровавая гебня» рещила за счёт его выполнить план.
— Короче, Склифоссовский, ты что писать не будешь? = Геббельс был холерического темперамента и автоматом повысил голос.
— Нет, конечно, — и примирительно.— У нас в Дрисне тоже были объекты… Мы это уже проходили. У нас в районке одного фотографа за снимок моста…
— а? что?
Начальник не врубился.
— Да снял линию горизонта—одновременно с мостом! — счёл нужным пояснить Федя.
Геббельс забарабанил пальцами по столу. ..
Воцарилось молчание.
Федя чувствовал ещё раз начальник ведёт себя неадекватно. Даже голос у него как-то изменился.
В принципе, он Геббельса понимал: резать курицу, который несёт «золотые яйца» ему было не с руки… Но если первый отдел делает предложение чистой руки, холодного ума и горячего сердца, — никто из советских людей, тем более ЧЛЕН, не устоит…
Федя попал в поле зрения «кровавой гебни» лет десять назад после неудачной беседы с одной из студенток-однокурсниц на политические темы… Именно тогда всего лишь несколько дней спустя в его лаборантской появился странный посетитель, молодой парень с засученными рукавами и наколкой «Вася»… вместе с тем (at the same time) Именно после этого его вызвала парторг на беседу… Зинаида Ильинична, которая раньше вообще его не замечала, вдруг заинтересовалась его взглядами! Инстинктом наш герой почувствовал на себе пристальный взор «бойцов невидимого фронта» из слепящей тьмы и липкий интерес… Позже Брынза, один из школьников, который посещал его кружок кинодемонстраторов рассказал, что какой-то парень…
— Наколка Вася на пальцах?
— Откуда вы знаете?..
— а я = телепат-экстрасенс… — усмехнулся Федя в ответ
…- Смотри! Ты можешь пожалеть! — Геббельс начал терять терпение…
— О чём?
— Да чего ты ссышь? Это ничего не значит, у всех нас есть такие пропуска, — он вытащил из карман какай-то мятый клочок картона и помахал им в воздухе перед своим носом… И у Стебля, и у Толчка, и у меня…
— Нет! Мне это не нужно!
— Это твоё последнее слово!
— Да!
И Федя демонстративно отвернувшись продолжил стучать на пишущей машинке: «Вернуть «красным субботам» их истинный революционный смысл, привести в соответствие с теми масштабными переменами, которые происходят у нас в стране, — вот задача, вставшая перед штабом по подготовке и проведению нынешнего субботника, 70-летний юбилей которого исполняется в этом году.»
Геббельс ничуть не стесняясь, быстро накрутил четыре цифры какого-то номера и:
— Сан Саныч, можно к вам заглянуть на минутку… Ну да—по этому самому делу…
Затем бросив трубку, поднялся и направился к двери, через плечо:
— Я буду через полчаса! — начальническим тоном он бросил в сторону Феди.
— Понято! — кивнул подчинённый, но как только за Геббельсом. Но как только тот вышел, он прекратил печатать и забарабанил пальцами по столу, стараясь унять дрожь в икроножных мышцах…Беда приходит неожиданно! Когда её совсем не ждёшь… Народная песня глубоко права!
«Выгонят!» — это предощущение крепло в его душе, наперекор тому, что мозг говорил: у тебя есть шансы остаться…
— Какие шансы?
— Время-то вокруг—перестроечное…
— Устроился бы грузчиком и не имел бы никаких проблем… Вечно тебя тянет туда , куда тебя не ждут! Учителем захотелось? Воспитание юношества… Журналистом—повезло?… Есть масса других профессий…
Федя не мог усидеть на месте, он вышел в коридор АТС, затем выскочил на улицу… Ночью прошел дождь, утро было прохладное? А небо плотно занавешано тучами. Осень наступила как-то быстро и бесповоротно, впереди—зима. Опять искать работу? Если Вера родит благополучно, то—безработный с ребёнком на руках? И надо снова искать работу… Или как? Всё вокруг было очень полно насыщено специфическим машзаводским воздухом, то ли от котельной, то ли от металлургического цеха, и от этой гари с привкусом машинного масла сразу же начинало саднить горло, и после дождя остались лужи , но если когда он шёл на работу, их поверхность была чистой, то сейчас в большей части из них блюдцами переливались радужные бензиновые пятна…
Бурыми кучками у подножия высокого под три метра забора лежали опавшие листья….
— Вот и ты когда-нибудь так опадёшь и превратишься… — сардонически проснулся хрипатый.
— Все опадут! — в тон ему ответил наш герой.—Не переживай! Когда-нибудь все опадут…
А он-тто думал, наивный, что он оттработает здесь хотя бы одиннадцать месяцев… Вдруг из-за забора со строительной площадки сквозь тарахтенье мотора то ли экскаватора, то ли бульдозера раздался очень громкий звук удара металла об метала, а вслед за тем по интеллигентским ушам ударила отборная матерщиная молодых мужских голосов… Рёв тракторного мотора затих.
«Странно, получается что я не такой уж гнилой… Не такой уж я дерьмо, поскольку при всяком соприкосновении с кровавой гебнёй я начинаю чувствовать отвращение и омерзение»
(Читать далее — Глава 12. Первая часть Никаких слёз! Только не надо слёз!..) |
