|
Вернуться ко 2-ой части ДЕСЯТОЙ главы Повести-2
Повесть о счастье, Вере и последней надежде.(НЕОКОНЧАТЕЛЬНЫЙ ВАРИАНТ)
Часть Вторая. …иногда так хочется, чтобы они были
Глава 11. Первая часть. Батя! У тебя есть внук!..
— Чудеса да и только! = второй раз повторил задумчиво Федя и даже, сняв окуляры, почесал себе за ухом на манер кота, обожравшегося политической сметаны…
Интересненько, — подумал он.
, конечно, если бы у него было машзаводского пропуска, где было чёрным по белому означено—корреспондент заводского радиовещания… И проштамповано круглой печатью…
Х* Х* Х*
Ещё в последних классах школы Федя заинтересовался политикой, под этим странным словом он понимал достаточно широкий круг тем и предметов: от философии марксизма-ленинизма до чтения в газетах передовиц, … \то есть того? чего никто никогда не читал. Никто не читал по той простой причине, — не читал по той простой причине, достаточно быстро ухватившись обеими руками за власть большевики начали нести такой откровенный бред, который собственно говоря они и сами никогда не понимали\ . Однако для того, чтобы выжить в Советском Союзе– Великой Империи Добра и Света, человеку хоть на йоту усомнившемуся добрейшей КПСС и самом заботливом в мире Советском правительстве, нужно было ориентироваться в этой красной абракадабре и коричневой тарабарщине…
Как ориентироваться? Разве можно в бреде безукоризненной порядочности параноика, бреде кристальной честности маньяка— ОРИЕНТИРОВАТЬСЯ?
Хороший вопрос!
Понятно.
Понятно, что надо не ориентироваться, а лечить—лечить конкретных маньяков и отдельных определённых параноиков, лечить Коммунистическую партию Советского Союза,
— .-.=.-. —
НО, дело в том, что любой бред сумасшедшего несёт в себе остатки реальности и отпечатки действительности… Кроме того, Федя заинтересовался предсказанием погоды. Вот ведь как—по виду облаков, по поведению насекомых и птиц, можно предугадать изменение политической погоды…
Первое что надо—это, конечно. Умение читать между строк…
В своём семейном шкафу Федя имел два скелета репрессированных дедов… Имея такие гнилые корни… Повторить их трагическую судьбу… Изучение политики окружающего его общества преследовало одной из целью желание спрогнозировать и предугадать действия власти. Чтобы во время почуять перемены и успеть спрятаться… И не повторить судьбу. Цели—победить Советскую власть наш герой никогда перед собой не ставил; не победить, а хотя бы — выжить…
Плоды этих занятий политикой иногда выливались в Неотправленные письма… Но большинство политических выводов и социально-экономических прогнозов оставались в душе, — за семью печатями, — для сугубо личного пользования.
Но вот после того, как Федя женился в Москве, то ли семейные хлопоты, то ли совершенно новые окружение и обстановка, которое не знало, что его деды были репрессированы, что они были «врагами народа», “вредителями”, “контриками”, “буржуазными агентами влияния” и т.п. = Федя в Москве как-то сам собой перестал интересоваться политикой.
Хотя может быть …
, конечно, если бы Бреха (Брежневская эпоха, так называл её наш герой) была бы андроповщиной, то разговору бы не было = может и надо было бы идти на баррикады и ценой своей жизни… Но Федя видел бреху и видел, что тоталитарный режим дозволял дышать хотя бы рабьим воздухом, но дозволял…
— .-.=.-. —
Иное дело—андроповщина: Юрочка Очко начал натравливать целенаправленно одну группу населения на—другую… Господь не попустил этому…
И вот сейчас, очутившись в столице нашей Родины, и смотря в окно трёхкомнатной квартиры на весь этот перестроечный оживляж и ажиотаж, Федя думал типично по «человек-футлярски»: как бы не вышло ещё хуже… он понимал то, что понимали и верхи во время андроповского возвратного эксперимента: подвластный им народ на этой земле стоит как витязь на распутье…
То, что реставрация капитализма стоит на повестке дня, — этого не видел во времена Мишки Горбатого только слепой. Весь вопрос был в сроках, вариантах и прочее…
Но было и слепое пятно: как и большинство савецкого народа Федя не верил, что «честь, ум и совесть» сдаст свои позиции абсолютно без боя… Ему было ясно. Что будет скорее всего длительная борьба. Он считал. Что это только первый этап борьбы…
Х* Х* Х*
Первая поездка в Южный Центр.
Заявление было отправлено по почте с уведомлением о вручении. Когда внезапно закончились все её дела, Вера поняла, что началось очередное испытание, и она позвонила в ГУЗМ.
По-моему Вера сама поехала по адресу, который ей дали по телефону из ГУЗМа, потому что это было нужно делать с утра и в будний день, то есть как раз в то время, когда Федя был на работе…
— А кто вам сказал, что мы принимаем с улицы?…
— А я—не с улицы, я от …
Случилось то, что Федя и предполагал: её отшвырнули…
Но Вера была не та девочка, которая, встретившись с каким-то препятствием, так легко сдаётся и соглашается с создавшемися условиями… Её отец был фронтовик, инвалид Великой Отечественной войны, мать—ткачиха, Дядька её, старший брат матери был лётчиком и погиб в боях с немецко-фашистскими захватчиками…
Она исхитрилась найти возможность позвонить из Центра в ГУЗМ, из ГУЗМа, видимо, позвонили обратно в Южный центр акушерства и гинекологии и только ближе к вечеру её приняла какая-то врачиха и поставила на учёт…
Для Феди это оптимистическое разрешение было большой неожиданностью, потому что он до самого конца сомневался, что работница ГУЗМа выполнит свои обещания, данные при закрытии нашей жалобы на убийство нашей дочки в роддоме №…
Но уже вечером вернувшись из Центра Вера рассказала, что, оказывается, как ни странно, в этом центре на учёт могут поставить абсолютно любую беременную, главное чтобы были показания и противопоказания, короче—какие-нибудь осложнения… Просто о существовании такого Центра никто не знает, поэтому наплыв туда невелик… Его специально не светят, а то набегут со всего союза… И не хотели её ставить на учёт в этом центре как раз не принципиально, а по причине отсутствия справок об осложнениях…
Федина жена начала потихоньку толстеть… Природа брала своё… У нашего героя начиналось уже второе московское лето. Столичные тополя активно сбрасывали с себя пух под ноги прохожим…
Вера начала наблюдаться в этом центре, а это значит каждую неделю по субботам Федя и Вера ехали на другой конец Москвы…
Х* Х* Х*
Очевидно. Что для того, чтобы стать удачником, добиться успеха, надо не свои правила вставлять, а играть по тем правилам, которые тебе предлагает общество… В частности, развитое социалистическое общество предполагало… Новая историческая общность—советский народ…
…С журналом Огонёк в редакции многотиражки, где начал работать Федя, творились какие-то странные вещи. Почту, в том числе газеты «Правда», Известия, Труд и т.п. то же самое Ленинское Знамя и журналы доставляли централизованно, но ещё до начала работы Феди Васька Толчок сходил на грязищенский почтамт и договорился, что из этой почты будет изыматься Огонёк, за которым он будет приходить лично и самостоятельно.
Смирнов раскричался, что это «дедовщина», но менять ничего не стал… поэтому первым из редакци журнал Огонёк читал член партии с 19 лет, военный моряк, отслуживший на Дальнем Востоке 25 лет, Васька Толчок, потом его читал Смирнов. После Смирнова криминальный журнал брал Геббельс и уносил в редакцию заводского радиовещания, где сидел Федя… Геббельс не читал, он его просматривал…
И только после этого тонкие глянцевые странички перелистывал зевая Федя. Интерес рядовых читателей, никогда в жизни допрежь не слушавших Голосов, ко всему антисоветскому и антикоммунистическому был зашкаливающим все мыслимы шкалы и расценки…., поэтому все шакалы и конъюнктурщики ринулись писать про «узников совести» и всяких политрепрессированных… Не имея по сути к ним никакого отношения.
В один из таких моментов нашему герою неожиданно среди так называемых «писем читателей Огонька» на глаза попалось маленькое объявление о том, что в ДК МЭЛЗа будет проходить мероприятие, посвящённое памяти репрессированных
— Ну чудеса да и только!
Хотя, конечно, дальнеёшее попятно-виляющее движение Федей от ЦК КПСС и Советского правительства ожидалось в самом ближайшем времени, но это сообщение заставило призадуматься… дело в том, что оба Фединых деда—как по отцовской, так и по материнской линии были репрессированы… в семье об этом упоминалось всего несколько раз и то вскользь, с пометкой «совершенно секретно».
Естественно наш герой был настроен пессимистически … То, что ЦК КПСС и Советское правительство организовало «Память» — этакий черносотенный, точнее—красносотенный вариант восстановления советской власти на случай часа икс дня «жэ» — полной жопы или точнее жопы, полной гавна и крови, для Феди было вполне предсказуемым и совершенно ожидаемым действием советской власти, испытывавшей трудности уже не только с продовольственной и жилищной проблемами, но и с … А вот проведение Недели Совести, кгхм…
Вот это было совершенно непонятно. Чьей совести? Странно. Зачем? И кому это нужно… Совести Бессовестных? Нравственности Безнравственных…
— Чудеса да и только! = второй раз повторил задумчиво Федя и даже, сняв окуляры, почесал себе за ухом на манер кота, обожравшегося политической сметаны…
Интересненько, подумал он.
, конечно, если бы у него было красненькой ксивы…
Он ещё раз прочитал очень коротенькое, затерявшееся, среди «писем читателей огонька», разверстанных на цельный разворот, объявление, стремясь уловить содержание, скрытое между строк… Оно не проявлялось, сколько он не шевелил своими поднаторевшими мозговыми извилинами…
Даже пьяному ёжику в сгустившемся перестроечном тумане, было очевидно. Что ни ЦК КПСС, ни Советское правительство, неустанно, не покладая рук и ног борющееся за мир во всём мире путём ввода ограниченного контингента войск в Афганистан, всегда рассматривало, рассматривает и будет рассматривать репрессированных, а также членов их семей, и тем более их генетических потомков как предателей Родины, власовцев, бандеровцев, полицаев, гестаповцев и всех прочих пиночетов с пиндосами вместе взятых.
И тут вдруг—Неделя Совести…
Тем более для «кровавой гебни» — это кость в горле.
Тогда что же это? Неделя совести… кгхм… опять же одни вопросы: о чьей совести? Ну и так далее…
… Не далее как вчера Геббельс, прочитав что-то то ли в Огоньке, то ли в «Советской России», воскликнул с пылу и жару:
— Да они там все йопнулись!
И как печатью эту подпись свою припечатал: «Й-и-и-ипанаты!!»
Как говорится, лучше один раз услышать, чем сто раз увидеть.
И, конечно, если бы у него не было машзаводского пропуска, в котором рядом с фоткой было поименовано, что Фамилия Имя Отчество является корреспондентом заводского радиовещания газеты «Машиностроитель», то наш герой никогда бы не рискнул—несмотря ни на какие перестройки– поехать туда. Но будучи обладателем бумажки он уже был не букашка, не совсем букашка и вполне мог объяснить Недрёманному Оку, что приехал туда не как внук репрессирваных и растрелянных не за х*й собачий двух дедов, а по редакционному заданию…
Редакционному заданию, которого не было на самом деле…
То есть очередной раз прикинуться шлангом на всякий пожарный случай. Шансы на то, что в конце 1988 года—»кровавая гебня» будет звонить в редакцию тиражки и интересоваться, кто дал ТАКОЕ редакционное задание, были близки к нулю… В те месяцы всё, что все 70 лет говорилось шепотком по пьянке на кухнях, неожиданно выплеснулось вперемешку с площадной бранью в адрес «ума, чести и совести нашей эпохи» не только в курилки, но и на улицы и площадя…
Федина ксива тоже была не совсем подлинная : , с одной стороны, он действительно был в штате, что называется с записью в трудовой, но редакционное удостоверение ему Смирнов отказался выдавать наотрез—мало работает, а самовольная поездка в — .-.=.-.— , на малую Родину… , с другой стороны, Геббельс почему-то полез в бутылку за своего сотрудника и сцепился со Смирновым насчёт ксивы в Федину защиту… Но об этом как-нибудь в другой разок.
Дело в том, что на советском машиностроительном заводе была такая — практически тюремная практика: пройдя сквозь турникет, пропуск сдавался на рабочем месте—в цеху — .-.=.-.— и т.п., если мне не изменяет память, так называемый табельщице, который получала достойные деньги только и только лишь за то, что собирала эти пропуска и держала их у себе под задницей до конца рабочей смены… а без пропуска обратно на волю тебя не выпускали охранники… Даже если каким-то макаром тебе удавалось выцыганить этот волшебный кусочек картона, то на КПП тебя всё равно стопорили охранники и звонили по местной связи на место твоей работы и т.п.
По пути в ДК МЭЛЗа, сначала в электричке, а потом в метро, Федя продолжал размышлять над судьбой того асфальта, по которому щас топали подошвы его ботинок, ну и над своей судьбой… прогнозов далекоидущих, впрочем, он не строил никаких…
Насколько он знал Систему, очевидно, что организаторы Недели Совести были вызваны в соответствующее подразеделение и озадачены организовать и возглавить соответствующее образцово-показательное мероприятие. Об этом свидетельствует свидетельство участника тех дней— ни Памяти, ни Совести там не было и в помине. Проблема была в другом—Феде было интересно, как отреагировал народ… Этакий мини-социологический эксперимент.
…Выйдя из подземелья на поверхность, наш герой пошёл внимательно присматриваясь к стоящим мужчинам в одинаковых дублёнках; он ожидал, что будет как всегда: кто-то из них быстро и незаметно подвалит к нему, и представившись Почтальоном Печкиным и спросит его командирским голосом:
— Документики, пожалста!
Х* Х* Х*
Во всех Фединых успехах львиную долю играла его матушка. Вот поэтому и очередная выписка из её дневничка:
«20 февраля 1989 года.
Незаметно приближается март! Как верно, что к старости ностальгия по родным местам, людям, событиям усиливается… Я этому не верила. А вот теперь сами собой вспоминаются те родные места и моменты из жизни нашей семьи.
, во-первых, у нас были очень хорошие, очень образованные, очень интеллигентные родители! И мы можем гордиться ими. Светлая память им, Вечная им память!
, во-вторых, все мы в семье очень честно и добросовестно работали, относились к своему делу с полной отдачей всех сил.
В-третьих, у нас не было и нет зла друг к другу в семье. Нет, даже если и спорили, мы любили, как могли.
Ну что ж, это уже неплохо, это совсем неплохо.
Но это-то и вызывало огромную ревность в глазах окружавших нас…
Получила от Томочки визу. Очень давно я была во Вроцлаве. Поехать надо обязательно. Это всё, что осталось у нас от родителей.
Не предать бы их.
Нет, не предадим!
Они до сих пор в нас, а мы—частица их души, ума, характера, их несбывшихся стремлений и достигнутых удач.
А также и—неудач.
Мы, их дети, живём от встречи до встречи.
Всё, что давило всю жизнь, и сейчас ещё давит от той страшной эпохи, тех кошмарных десятилетий.
— А кто твои родители?
— А в каком классе?
— А в каком колене?
— А в каком поколении?
— А где ты была в годы…?
— А что ты делала в…?
— А кто ты по национальности?
— А были ли в твоей семье…?
Какая изумительная сволочная подлость в отношении человека, его свободы и духа!
Слава Богу, кажется, всё это позади. Где же ты раньше был, Горбачёв? Почему так поздно взошла заря свободы?.. Но лучше поздно, чем никогда! Как бы радовался отец наш Виктор Миронович…»
Вот так писала Федина матушка в своём дневничке.
Х* Х* Х*
- .-.=.-. — — .-.=.-. — — .-.=.-. —
…И уже издалека узрел—очередь. Странно. С чего бы новая историческая общность—советский народ так повалил… Прям как за сухой колбаской! Нет, Действительно, с большевиками не соскучишься: то красные бьют белых, то белые гонят красных… Такая очередина!Прям идеологическое зверство над здравомыслием и разумом человеческим на каждом шагу боевых действий против своего народа…
Здание Дома культуры оказалось куда более приземистым, чем это сделано в ракурсах появившихся позднее фоток… В том числе и в Огоньке… Не было и милиционеров… За соблюдением порядка, как позже узнал Федя, смотрели комсомольцы… Об участии то ли Звенигородского то ли Зарайского райкома комсомола говорил и громкоговоритель… Вместо милиционеров были парнишки и девчонки с повязками на руках…
Но самое главное—очередь… Это откуда столько народа взялось… Самое незабываемое—длиннющая очередь… и наш герой прицепился к её концу, где стояли два парня примерно фединого возраста. Разговорились. Один—прилетел аж из Магадана, другой—приехал специально из Владимира…
— …мой назвал кобылу—конём Будённого, а некто Огурцов в тот же день написал донос: мол, ветеринарный врач порочит славное имя прославленного красногвардейского маршала… — с тихой болью сообщил им Федя.—А лейтенант Шмидт подписал огурцовский донос.
— А моего расстреляли за анекдот: рассказал попутчику сказку, как старик посадил репку… А тот оказался сексотом, повязали моего деда на вокзале…
Федя не всматривался в лица своих соочередников, но какой-то шум, даже шумок … Шорох… Шорох змеи… В их глазах не было страха. Того самого, который светился в глазах нашего героя и был ему прирождён… Неужели за пару лет наш народ полностью перестал бояться?!
Чудес не бывает, не так ли? — подумал наш герой.
Сексоты могли изобразить всё!
И они, действительно и старательно, изображали всё … одного они не могли изобразить по системе Станиславского и Немировича-Данченко —кроме страха… Страха в своих глазах… Чтобы они не говорили, какую бы дрожь душевную не имитировали—глаза у них оставались отмороженные и оловянные…. Не человеческие глаза , а две оловянных пуговицы… По этим пуговицам, именно по этому признаку можно было безошибочно отличить потомков репрессированных от сексотов… Сексот никого не боялся, кроме своего начальства, он…
Застолбив очередь, Федя пошёл ко входу. Один дружинник в повязке курил неподалёку на ступенях, а непосредственно рядом с закрытыми перед носом очереди дверями стояла толстушка в ватнике с повязкой на рукаве.
— Извините, а прессу вы пропускаете? — осведомился Федя командирским голосом. Когда наш герой становился корреспондентом, он становился другим человеком: скромный и мягкохаракетерный в быту, он превращался в наглого и агрессивного…
Толстушка дрогнула. Она уже видела и слышала журналистов, а работники советской партийной печати, все сплошь члены партии, вели и говорили себя именно так как это делал появившийся перед ней молодой человек…
— А вы из какой газеты… — нерешительно промямлила она. По ней Федя сразу понял, что достань он свой пропуск, пропустит она—никуда не денется, хотя ксива так себе, оставляет желать лучшего… И закрытые двери волшебным образом распахнутся перед ним.
«НЕДЕЛЯ СОВЕСТИ—за закрытыми дверями» — как по мановению волшебной палочки в его мозгу сформировался сам собой заголовок будущей статьи.
— Нет, я просто спрашиваю… — снизил он начальственный уровень своего бархатного баритона…
Толстушка с облегчением вздохнула («Не надо открывать двери!» — понял Федя. Краем глаза он увидел, как второй докуривший сигаретку дружнник с повязкой бросил окурок себе под ноги и попилякал за угол. «Ага, у них есть второй вход», — догадался наш герой):
— Да. Конечно. Мы даём возможность… Но вы знаете, лучше приезжайте пораньше утром… тогда народу поменьше… А сейчас должен подъехать сам…
И девушка с лакейским придыханием назвала фамилию Члена Союза Подлецов СССР, одного из самых известных Перевёртышей, пожалуй, самого неожиданного Оборотня, прославленного Великого Поэта-Вампира, за свою жизнь ухитрившегося по полной программе отсосать сначала у красных, потом у сменивших их — белых…
— Ждём с минуты на минуту, и люди не выходят, хотят его увидеть, услышать новые стихи… А завтра у тром народу будет поменьше…
— Понято! — изрёк Федя и отправился восвояси, в конец длинющей очереди…
«НЕДЕЛЯ СОВЕСТИ—за закрытыми дверями»
“НЕДЕЛЯ СОВЕСТИ: вход по спецпропускам нравственности и порядочности”
“НЕДЕЛЯ СОВЕСТИ: приходите тогда, когда нас нет в Доме культуры…
Вариантировка газетного заголовка происходила сама собой… Хотя она ему не нужна была вообще; наш герой прекрасно понимал, что красно=коричневая мразь это не напечатает, потому что он—внук репрессированных ею людей, а попёршая ввысь и спешно занимавшая верхние коридоры власти либерастическая накипь и сволочь не пропустит, потому что материал слишком поцреотический….
— Двух станов не борец, а только гость случайный… — механически и меланхолически резюмировал наш герой. Но достигнув конца бесконечной очереди подрастерялся:
— Вы знаете тут два парня стояло: один из Магадана, другой—из Владимира…
— Не знаю—ответила старушка, и улыбнулась углами рта. И ему послышался шёпоток из её упрямо стиснутых губ: «только давайте так договоримся так: я вам ничего не говорила, а вы у меня ничего не спрашивали…» — Ничего не знаю.—она пожала плечами, пряча глаза, в которых притаился испуг 1937 года. Как семафор Федя моргнул и кивнул своей тыковкой.
— Я вас понял! — ответил сочувственно Федя.—Сам такой.—И вздохнул.
Она была старше его, она была опытнее… Скорее всего это были дети лейтинанта Шмидта, который подписал донос Огурцова на моего деда… А может внуки… А может правнуки… Потому как время летит быстро. Один—из Магадана. Другой—из Владимира.
И ещё наш герой как раз в то мгновение подумал, что именно такие правнуки и правнучки стоят щас насмерть внутри ДК МЭЛЗа, не пропуская очередь вовнутрь.
Иногда Федя задумывался: если бы он не был из семьи с перебитыми и покалеченными корнями, если бы не были репрессированы два его деда, относился бы он к совдепии по-другому?!
Допустить такую возможность он, конечно, мог, потому что вокруг него было достаточно много семей, где беда и ненависть прошли стороной…
Хотя полной уверенности… — ой ли, прошли?
Может быть всё ещё впереди?
Х* Х* Х*
Скорее всего, это была суббота. Часов этак десять утра. Или воскресенье, иначе Федя был бы на работе, но он, как всегда, когда был дома, сидел в спальне и потихоньку ковырялся в достатых бумажках. Вера была на дежурстве, поэтому он разложил вокруг себя всякие бумажки, набор ручек четырёх цветов… Тёща шебуршилась на кухне… а вот, где был тесть? По-моему, его не было…
Вдруг раздался звонок в дверь, а вслед за тем восторженное кудахтанье тёщи… Затем отворилась дверь спальни и заглянул полноватый мужчина пенсионного возраста, выглядевший кстати моложе своих лет
— Здравствуйте, — сказал Федя и приподнялся
— А Верика нет?
— Она на дежурстве…
На этом первое знакомство закончилось без рукопожатия… Оно же оказалось и последним. Это был брат Вериной матери—дядя Женя. Он сначала сидел на кухне, где тёща его угощала чем-то, и громко разговаривал, потом его голос стал тише, потом стихло всё… Федя даже подумал в какой-то момент, что он ушёл…
Оказалось нет: дядь Жене вроде стало нездоровиться, и тёща повела его в свою комнату—полежать… Где был тесть, я не помню… Просили соседей…
… Он был жив, но уже без сознания. Приехала Скорая помощь. Сделали какой-то укол. Отвезли в двадцатку.
Х* Х* Х*
- .-.=.-. — — .-.=.-. — — .-.=.-. —
Период писательства с 1972 по 1987 я сформировался нацеленным на попытки публикации в рамках существующего строя, с его системой Союза Подлецов СССР, с его теорией сриализма (социалистическо-го реализма) и т.п. и хотя внешне я не сотрудничал, не общался с так называемыми лито или отделениями СП СССР, не –… с реально действующими писателями, рассматривая такие действия и поступки как даром потерянное время… Ведь до помутнения разума были запуганы Системой не только я, но и они—ведь они не знали, куда я пойду после ознакомительной беседы с ними… Может, я пойду куда надо… А там напишу что надо…
Мнение об СП СССР у Феди сформировалось сразу после десятого класса, после визита 16-летним пареньком в областное отделение сией единственной, а потому и такой могущественной организации, а всё остальное, что он узнавал, в том числе и за годы обучения на филологическом факультете только лишь дополняло и усугубляло это сформированное мнение.
Постоянно играя верноподданного члена Системы, всегда существовал риск ошибиться и сфальшивить… Поэтому чем меньше контактов, тем меньше риск… , конечно, можно было схлопопотать и за нелюдимость… Но эгоизм—это всё-таки не космополитизм.
Но когда Федя писал свою прозу ученическую, он учитывал существующие границы, рамки и тенденции… то есть это была вполне реальная самоцензура…
Причём—- самое главное! — самоцензура касалась ведь по большому счёту не только стиля,
…если бы нельзя было описывать большинство деталей советского быта в силу его нищеты и убожества, да и хрен бы с ним…
самоцензура касалась и тем, и проблем, и сюжетов, а самое главное—персонажей… изображая советский людей, не говоря уже о членах, их ни в коем случае нельзы было—»порочить»… Большинство персонажей должно было быть положительными людьми без всяких задних мыслей насчёт своей жизни за железным занавесом… Отрицательные герои допускались, но в единичном экземпляре и только для того, чтобы в конце повествования под влиянием положительных членов перековаться путём трудового перевоспитания и стать положительными…
Всё вышеизложенное касалось в первую очередь тех, кто делал первые шаги на литературном поприще; литературные генералы, маститые, имели право не соблюдать этих правил строевого устава для рядового состава— и писать всякую ахинею, потому что они сами для себя определяли эти правила. И чем больше литература генеральская отдалялась от этих самых общих правил сриализма (социалистического реализма), тем с большим жаром и пылом требовалось соблюдения их от тех, кто пытался проползти или прорватсья в ряды Членов СП СССР
Это, конечно, в самом общем виде, но советская литература была Действительно, такая—светлая и чистая… То, что её свет и чистота были сказочно далеки от грязной и грёбаной реальности общества реального и развитого социализма, никого особо не волновало… Власть поимевшие члены должны быть светлыми, чистыми и беспорочными ангелами, все те, кого зачисляли во «врагов народа» —чёрными, грязными и порочными свиньями, детьми и внуками помещиков, белогвардейских офицеров, священников и т.п….
Любое общество заинтересовано во фронде и в эпатаже, но ничуть не заинтересовано в обнажении имеющихся в наличии социальных язв и идеологических пороков…
Судьба произведений — .-.=.-. —
Может быть на примере— Лёньки и Стёпки, на примере ПСС…
Х* Х* Х*
ПРОТИВ ТЕЧЕНИЯ
Электричка нырнула в тоннель, и всё вокруг погрузилось в полумрак. Он не был длинным, и когда за окнами снова появился свет, Федя увидел, как в промежутках окаймлённых резиной автоматических дверей замелькали колёса….В серой грязи и тёмно-зелёной краске, они сливались в какой-то калейдоскоп… Это шёл параллельный поезд по колее, проложенной сверху тоннеля. Колёса начали быстро уходить вниз, и теперь он увидел середину вагонов, мелькнула табличка: «Москва — Иваново», вагонная серёдка опустилась ещё ниже и уже чередой полетели окна с закруглёнными углами… Движение параллельного поезда вдруг начало замедляться, а электричка набирала скорость, и поравнявшись Федя уже мог различить в окнах поезда убранство купе и сидящих или стоящих пассажиров…
Так получилось, что наш герой устроился на работу в области, и тогда, когда всё Подмосковье срання пёрлось на работу в Москву, он ехал в противоположном направлении. А тогда, когда жители Московской области возвращались с работы из столицы, Федя опять же ехал—против течения. Наверное, ему опять повезло. Утром и вечером из окна электрички он видел битком набитые людьми составы, двигавшиеся навстречу ему, а сам он ехал на работу и с работы в полупустых вагонах…
…Одним из первых заданий, которое ему дал Геббельс было взять интервью у Щедрина. Федя подумал, что начальник ошибся, оговорился:
— Щедрин давно умер, — сказал он на автомате…
Тут вылупил глаза и так же на автомате:
— Да ты что? Умер?! Да я его только сегодня утром видел!.. Как.. Кка..
Тут Феде пришлось собраться в кучку, он понял, что произошла ошибка «кви про кво»:
— Я имею в виду нашего великого сатирика…
— Да при чём тут сатирик?!
На лице у Геббельса произошла странная гримаса, он даже с некоторым страхом посмотрел на своего подчинённого. Потом страх сменился злобой:
— Щедрин—это начальник нашего МЖКа… — произнёс он повышенным тоном и с некоторым ожидательным напряжением всмотрелся в Федю.
— Ах вот оно что! — воскликнул молодой человек.—А я подумал, что это Салтыков-Щедирн, великий наш сатирик…
— Да какой сатирик? Ты чего?. Ты так больше не думай!.. Н-на живого человека—умер?!
— Извините, Анатолий Константиныч… — но тот вроде как не расслышал—
Дальше из уст начальства последовала отборная нецензурная брань…
МЖК—это молодёжный жилищный кооператив. Надо было бы объяснить читателям…
….
С начальником этого кооператива у нашего героя произошёл интересный разговор:
— У тебя есть строительная специальность?
— Да, — с гордостью ответил Федя.— я служил в стройбате. Я—маляр-штукатур 5-го (то есть самого высшего) разряда.
Зачем он так расхвастался, он не понял; это опять вырвалось само собой. Вероятно, результат недосыпания.
— Йо* твою мать!
Щедрин это выкрикнул во всё своё воронье горло. Радостно заторопился он:
— Слушай! Как тебя зовут? Федя! Давай, Федя, к нам! Я тебя бригадиром поставлю, Федя! Будешь учить штукатурить, малярить… А то у меня одни чертёжники-пердёжники… ничего не умеют, гады…
… Иное дело—Яблотский. Он появился тогда, когда ушёл Стебелев…
Х* Х* Х*
В конце 1988 года в связи с обретением более или менее стабильного места работы в пригороде столицы Федя смог вернуться к своим размышлениям о том, как он сможет построить дальше свою Человеческую Трагикомедию.
Стремительно меняющаяся общественно-политическая ситуация вокруг него заставила его, бросая взгляд назад на свои задумки, признать:
· Его замыслы устарели окончательно и бесповоротно, они и в советское время болтались где-то не на магистрали развития советской литературы, а на её маргиналиях, и он совершенно не понимал, как свои писульки приспособить к этому идеологическому красно-коричневому монстру…
· Во-вторых поблагодарить судьбу за то, что он так уж сильно не вкладывался в их развитие в своё время; в своё время он сетовал, что работа в школе лаборантом и учёба на филфаке не оставляет ему времени на занятия творчством, а сейчас смотря на сбесившееся вокруг общество советское под руководствмо КПСС и Советского правительства—он радовался, потому что потраченное в те годы время и усилия на приспособление своего творчества хотя бы в минимальное степени к сриализму (социалистическому реализму) оказалось бы просто-напросто запросто потерянным временем. А сколько сил и энергии?!
В конце концов ощущение что в создающихся новых условиях надо всё начинать заново—с нуля… Причём делать это в условиях дефицита времени—работа и семья сжирали практически всё… Временами Федя начал чувствовать бесконечную усталость, которой он никогда не чувствовал, живя в Дрисне.. Не то, что там бессоница— у него возникло состояние, когда он ловил себя на том, что, как говорится, спит на ходу…
«Самое главное, с чем он столкнулся в те годы и, видимо, не только я—психологическая невозможность писать = свободно.»
1989. Федя брал ручку и тупо смотрел на записную книжку, на листы формата А4– и ему уже не надо было задумываться: богохульствует ли он на ленина или сталина он или нет, изображая, как герой прячется в лесу от повестки военкомата… По привычке он начал придумывать возражения воображаемому критику, который начал критиковать его в том плане, что таких молодых людей, которые прячутся от службы в армии, в СССР не было, нет и не будет…
— А как же сектанты? — спрашивал хрипатый
— Это психически больные люди! — уверенно сказал советский литературный критик в душе фединой.
— Но они же есть! И почему я не могу описывать то, что есть в советской жизни?!
— Описывать ты можешь! Вспомни Величайшего Писателя Земли Советской Валентина Ивановича Распутина, который в целях коммунистического воспитания подрастающего советского поколения пионеров и школьников описал жизнь презренного дезертира. Но как назидательно и созидательно Герой Социалистического труда это сделал это описание!! — .-.=.-. —
Учись, графоман!
…Стремительно летел 1989 год, и судя по этим диалогам советский критик в штатском по кличке Недрёманное Око чуть ли навсегда поселился в душе Фединой и продолжал точить его исподволь, невзирая на кардинально меняющиеся условия… Прожив полжизни в советском измерении, более того будучи воспитан именно социалистическим образом жизни… Федя оказался психологически не готов к творчеству по новым свободным правилам, свободным от всей и всяческой цензуры… в 1987 году у него возник замысел «Загибель перестройщика» — образ молодого коммуниста, которые под влиянием провокационных возгласов Мишки Горбатого (да нет! Совсем не то, что вы подумали! Не Михаила Горбачёва, а—своего соседа по коммунальной квартире!) начинает перестраиваться и в результате чего гибнет…
Нет, не верил наш герой всерьёз в то, произойдёт реставрация капитализма…
Х* Х* Х*
Когда Федя выходил замуж в Москве, то он прекрасно понимал, что семейная жизнь в приймах ему оставит очень мало шансов на полномасштабное творчество… Так — урывками… Но у него была такая подспудная, затаённая мыслишка, что сама жизнь пойдёт ему навстречу и поможет преодолеть эту трудность… тем более что до сих пор:
— судьба думает обо мне, она обо мне заботится! —
— в этом наш герой был как-то безапелляционно уверен… — .-.=.-. —
Х* Х* Х*
— Сынок, ты как?
— Нормально, мам..
— Ну если нормально, я тебе скажу сразу?
— Да говори! — Федя оказался не столько обеспокоен, сколько удивлён внеурочным звонком… Он абсолютно не ждал ничего плохого.
— В общем, нашего папу Казика положили в больницу…
Новость была крайне неожиданной… если насчёт дочки, смотря как жена вынашивает, как её колбасит… как она ведёт себя… он внутренне—ну может быть , потому что был урождённым пессимистом—скептически относился к будущему, хотя и считал, что скорее всего её все эти чудачества сойдут с рук, и всё будет нормально… Но всё же внутренне он был готов, что что-то произойдёт не так…
то здесь была полнейшая неожиданность…
Не может быть!
Батя всегда хвастался своим здоровьем… он никогда не ходил ни на какие больничные—все свои болезни, иногда даже очень сильные приступы, когда он мог только лежать на полу и тихо выть от боли перемежая явственным скрипом зубов… то поджимая колени к самой груди, то—наоборот—вытягиваясь набок, — и ничего! на следующий день вставал и как проклятый плёлся на работу…
Да и московская жизнь не оставляла Феде времени на размышления и воспоминание о бате и матери, за текучкой он забывал подумать о родителях, и только когда подходила суббота или воскресенье, или что-то наталкивало на мысль…
А тут—больница! Мысль, что он может потерять батю— и не просто потерять, а потерять навсегда—обожгла Федю не на шутку… Всё внутри похолодело:
— А что с ним? — выдохнул он, чувствуя, как сердце начинает биться всё сильнее и сильнее, а в ушах нарастает гул и звон…
(Читать далее — Глава 11. Вторая часть …Батя! У тебя есть внук!)
|
