|
(Вернуться к пятой главе)
Повесть о счастье, Вере и последней надежде.(НЕОКОНЧАТЕЛЬНЫЙ ВАРИАНТ)
Часть Первая. Чудес не бывает, НО…
Нет. Никого нет, только он и она — вместе, но поодиночке. . .
Шестая Глава.
…Холодное молчание с обеих сторон затягивалось; оно становилось явно неприличным до безобразия — они были одни в квартире: её сестра с дочкой в коляске уехала на прогулку, мать — седовласая дама! — сидела с товарками и запасными ключами на лавочке у соседнего подъезда, отец Веры хотя и был на пенсии, продолжал работать стропальщиком на станкостроительном заводе…
— Привет.
— Привет, заходи…
Он переступил через порог и осмотрелся… Вера была в том, же самом халатике, что и вчера; всё вокруг было как-то уютно и по-домашнему… А он, …
Судя по этой её одежде, она вообще-то не собиралась никуда ехать, но увидев молодого человека— злого, дёрганного и какого-то весь «взъхерошенного», если так можно выразиться, — как воробей, купающийся в пыли … Она посмотрела на него внимательно и —
— вдруг передумала?!
И — голубенький халатик провёл его в большую комнату — где первое, что он увидел были— цветы…
Наш герой стремительно подошёл к хрустальной вазе, стоявшей на низком журнальном столике, и наклонился над цветами, он двумя пальчиками потрогал лепесток и смял его, потому что у него возникло подозрение, что это искусственные цветы. Потом нажал на веточку с шипами, да так, что уколол палец… Острая боль заставила его с облечением вздохнуть — пластмассовые шипы не кусаются, значит настоящие…
— А ты что их—не выбрасывала?
— А зачем их выбрасывать? — удивилась Вера.— Они очень даже приличные… Ты где их купил?
«А что же это тогда было? – мысли его понеслись вскачь. – Галлюцинация? Или вакцинация? Не может быть в жизни двух одинаковых охапок цветов…»
— На Рижском… – на автомате ответил он
— Ой, там всё так дорого… Ты действительно хочешь съездить в Ботанический Сад?
— Да, а что?
— Я даже не знаю, — нерешительно и вместе с тем решительно произнесла Вера и тут же задала наводящий вопрос: «А что ты там хочешь увидеть — в этом Ботаническом Саду?»
Но на это у него уже был заранее заготовленный ответ:
— Понимаешь! Можно, конечно, сходить в кино, но ты понимаешь… Понимаешь.. Будем сидеть как два олуха царя небесного, пялиться на экран — а потом домой… В переполненном автобусе… Я думаю, что лучше всё-таки будет поговорить, а там — деревья растут, птички поют, розы цветут… Вместо того, чтобы пялиться на экран… Подышим свежим воздухом хотя бы…
Она нерешительно теребила хвостик своего пояска, завязанного на узел и туго стягивавшего осиную талию… Потом посмотрела на квадратные часы, висевшие над одной из стенок…
Похоже, что юноше и девушке нечего было сказать друг другу. Почесав висок, который не чесался, он дерзко и решительно смотря себе под ноги — «Да или нет?» — хотел он спросить, но что-то остановило — язык не повернулся. Как всегда …
Вот так всегда!
Они застыли друг напротив друга в какой-то нерешительности. И чем больше он стоял так, насупившись, тем больше как-то успокаивалось внутри него…
Опять что-то непонятное вмешивалось в нормально запланированное им течение событий… Наступал какой-то паралич воли. Может быть, это происходило, потому что они были уже относительно не молоды—30 лет—это относительно большой срок пребывания на земле… И не торопились, не пороли горячку чувств… Впрочем … Он посмотрел на букет с цветами, уже распустившими свои бутоны до конца: что же тогда было на мусорке? Галлюцинация? Наваждение… Или какая-то дурацкая случайность? Но может ли дурацкая случайность так тошнотворно пахнуть?
— Да или нет?..—вдруг неожиданно для себя промямлил он…
— Что—да или нет? — приподняла правую изогнутую полумесяцем бровь Вера и окинула жениха остранённым взглядом с головы до ног.
— Мы едем или нет? — поправился наш герой, немного струхнув.
— Ну ладно, — вздохнула Вера о ресторанах.— Ботанический так Ботанический… Если ты так хочешь—давай съездим в Ботанический …
Хочу обратить ваше внимание на один непонятный и неприятный момент: как известно, оставшись наедине мужчина и женщина и не подумают читать Библию— — .-.=.-.—
— … — \ — … — \ — … — — … — — … — — … — — … — \ — … — — … — \ — … — — … — \ — … — — … — — … — \ — … — \ — … — — … — — … — — … — — … — \ — … — — … — \ — … — — … — \ — … — — … —
— … — \ — … — \ — … — — … — — … — — … — — … — \ — … — — … — \ — … — — … — \ — … — — … —
— … — \ — … — \ — … — — … — — … — — … — — … — \ — … — — … — \ — … — — … — \ — … — — … — — … — \ — … — \ — … — — … — — … — — … — — … — \ — … — — … — \ — … — — … — \ — … — — … —
Чтобы спасти положение и изобразить из себя любезного джентльмена, сыпящего как из рога изобилия шуточками направо и налево, он выдавил из себя первое попавшееся:
— Какой странный до вас идёт автобус — номер я имею в виду: 666!
— Какой?
— Шестьсот шестьдесят шесть— число зверя ездиет по столице.
— Такого автобуса нет.
— Почему нет? Мы же — атеистическая страна, не так ли! Атеисты не верят ни в какую магию чисел, нумерология им не страшна, поэтому автобус за этим номером обязан быть в СССР. Если его нет — то, следовательно, мы не страна атеистов, коммунистов, воинствующих безбожников, а страна суеверных в числа, в чёрного кота, в другие бабкины приметы и забобоны! Ведь есть же в столице автобус 13, троллейбус 13 и даже трамвай 13! — упорствовал он — Почему же не может быть автобуса за номером три шестерки?! Кстати, я ехал сюда троллейбусом №13, и как видишь, жив-здоров! Большинство жителей и гостей столицы даже не задумываются…
Человек остаётся любопытным существом: чем большего страху наш герой натерпелся перед чёрным котом, тем большим героем хотел он представить себя перед чужой и незнакомой девушкой… Зачем он так себя вёл, он не понимал.
— Это был автобус 696! — сухо и деловито ответила Вера и посмотрев искоса, с подозрением на него. — Спьяну тебе померещилось? — немного поколебавшись, — говорить или не говорить? — через некоторое время добавила она
— Я вообще не пью! — моментально с гордостью возмутился он, отыграв поданный мячик, но голос предательски дрогнул.
— Подожди меня здесь, — прервала она нашего героя с лёгкой извиняющейся улыбкой.— Я пойду переоденусь.
И оставила нашего героя одного в большой комнате.
Он поморщился, потому что он сказал слова своего кредо не совсем тем тоном, каким он говорил это всегда. Предательская хрипотца проаккомпанировала эти гордыней переполненные слова.
Именно в этот момент он впервые почувствовал — рядом с Верой — какую-то скованность, которую он никогда не чувствовал ранее ни с одной из других девушек. Провозглашая свой незыблемый к тому моменту символ Веры, он почувствовал, что помимо воли голос его прозвучал как-то жалко. Отнюдь не героически, во всяком случае.
Ну что ж? положение можно было еще исправить — отхаркаться, прибавить в голосе металла, за который гибнут люди …
— Я вообще не пью!
Вера на это не ответила ничего. Снова тишина. Потом стукнула дверца шкафа, видимо платяного… Тишина усиливалась до такой степени, что начинала давить на уши.
Не дождавшись напрашивавшегося вполне вопроса, который ему всегда задавали те, кто из клуба «Кому за 30», он высокомерно объяснил:
— А не пью я знаешь почему? Да потому, что я — абстинент!
Однако и на это заявление последовало глухое, а может быть и ледяное молчание со стороны девушки, непонятно чем всё ещё занятой в соседней комнате. Он услышал ровное и ритмичное биение своего сердца…
Ну всё понятно!
Снова никакой реакции. Он это уже предчувствовал и даже начал привыкать. Но тут вдруг один из больших шкафов стенки югославской мебели в той большой комнате, где он находился, явственно крякнул.
Он вздрогнул и подумал, что они всё-таки не совсем одни… Он внимательно осмотрел стенку. Это был какой-то странный деревянный звук. Ему захотелось открыть дверцу крякнувшего шкафа — может быть там сидит кто-то на манер любовника? Хотя в следующую секунду даже ему эта мысль показалось смешной он вспомнил сцену из фильма, где жених дотошно пересчитывает все подушки и перины приданого… Сейчас Вера вернётся, а он по шкафам рыщет …
— Ты чего?
— Ничего! Ищу, кто тут спрятался…
Или погротескнее:
— Ищу, кого ты тут спрятала, в шкафу — этого американского наблюдателя…
Не дождавшись ни вопроса, ни ответа, он уже безо всякой надежды на ожидавшийся эффект пояснил в пустоту, а может быть и для того любовника, который спрятался в большом шкафу и подаёт оттуда спиритические знаки морзянкой:
— Но я не только абстинент, но я еще и — инсургент!
Пусть все знают!
. . . Вера вошла в большую комнату — на ней была белая тесная кофточка в мелкий черный горошек и — в белых тугих брючках, плотно обтягивавших всю фигурку. Вся такая из себя белая блондиночка.
Если бы он в своем родном Дж* появился среди бела дня с девкой в таком наряде на улице Ленина, вёдшей в тупик улицы Клары Целкиной, то в осадок бы выпали не только все бродячие собаки с курями вместе, но и все горобцы прилетели бы с элеватора, чтобы полюбоваться на диковинную парочку…
Но это был не Райцентр; это была Москва, и на них абсолютно никто — не обратит никакого внимания
… А с чужим уставом в свой монастырь не ходят
— Ну что пошли? — вскинула она коротко остриженой блондинистой головой.
— Поехали, — согласился он…
Они спустились по лестнице.
«Ну, я не думаю!»
Они вышли из подъезда гуськом, Вера впереди, он за ней… И первым делом он посмотрел на мусор, уже возвышавшийся шапкой над контейнером…
«Отведи её и покажи цветы, пусть не думает, что ты—совсем сумасшедший!» — скомандовал хриплый самодовольный голос. — «дак её сразу же стошнит, если меня чуть не выворотило наизнанку» — молчаливо ответил он ему. Проехали…
— Я уехала! – вдруг закричала Вера и помахала кому-то рукой на прощание…
Они вышли на улицу. Наш герой ступил одной ногой на проезжую часть и вытянул руку, машин здесь проезжало мало, и ни одна из них не останавливалась… Но он упрямо стоял с протянутой рукой, повторяя фигуру памятника Ильичу.
Вере это скоро надоело, она не привыкла к таким поворотам винта, поэтому она подошла к своему спутнику и сказала:
— Отойди-ка за столб!
Не успел он слиться с окружающей обстановкой, как перед блондинкой с великолепной туго обтянутой фигурой, белой как лебедь, сразу же остановилась Волга; ей даже руку поднимать не пришлось.
— Поехали?! — вкрадчивым баритоном с ослепительной улыбкой водила полностью высунул свою голову внаружу боковой дверцы
— Улица Ботаническая, — сухо сказала Вера на его улыбку.
Однако шофер не смутился, он со своего водительского места потянулся и открыл дверцу … Но на появление нашего героя, присоединившегося к Вере, шофёр отреагировал круто изменившейся физиономией:
— Не по пути! — как-то уж очень зло и обиженно выкрикнул он, и захлопнул дверцу. Волга дёрнулась без объяснений, и рванула с места с каким-то раздражённым скрежетом в коробке передач…
— Ты не спеши! — сказала она ему.— Ты не спеши высовываться. Или ты боишься — что без тебя уеду?
— Нет, не боюсь, — ошарашенно ответил он.
Впрочем, со следующей машиной всё произошло как по нотам. Придерживая одной рукой любезно распахнутую водилой дверцу, Вера махнула ему рукой…
Х Х Х
Недолгое столичное лето было наизлёте. В высоком голубом небосводе висели белые то ли тучки, то ли тени от них. В розарии Ботанического Сада зацветали и отцветали последние розы — красными, багровыми, желтыми и белыми точками среди блекнущей зелени, и между ними весёлым фейерверком феерически порхали последние пёстрые бабочки. На солнце еще жарко, а под деревьями, особенно хвойными, уже оущтимо прохладно.
День был будний, и в цветнике кроме них, почти никого не было было достаточно пусто, не было видно даже садовников — время обеденное, — когда они добрались до Ботанического Сада, то время было уже обеденное.
Картина была бы попросту идиллическая, если бы не стая черных глупых ворон, только что прилетевшая с близлежащих четырёх мусорных баков, расположилась на кустах за пустыми скамейками. Символы несчастья затеяли свой каркающий концерт и полёты по-двое, по-трое низко над землёй.
Рядом с этими Вороньими Воротами находилась географическая схема БС. На ней он прочитал вслух:
— А тут оказывается и японский садик есть. Ты была когда-нибудь в нём?
— Нет.
— Давай пойдем, посмотрим, что это за японский садик…
— Ты хочешь? — этот вопрос, появившийся вторично, смущал его больше всего на свете. «Да если ты хочешь знать— я, вообще, ничего не хочу!» — отвечал он всердцах, но промолчал.
— Да я и не знаю … Но это, наверное, интересно будет … В японских садиках, понимаешь, главное не деревья, а камни!
— Хорошо.
В ту сторону было несколько асфальтированных дорожек, и они не задумываясь пошли по одной из них. Могучие кроны деревьев сомкнулись над их головами в пёстро-зелёный шатёр
Чтобы не терять времени он решил дожать (мужское слово!), то есть добиться окончательного ответа от неё — уже по тропинке, оставив на японский садик уже прощальный разговор. Тем более, вокруг ни одной любопытной души, которая могла бы ему помешать приоткрыть сокровенное. До этого момента он серьёзно сомневался, что всё получится так, как он задумал — обычно что-то непредвиденное всегда мешало сбываться его планам и прогнозам… Чаще всего приходилось на ходу менять заранее заготовленную последовательность не только слов, но и поступков… Но сегодня , наверное, был его день…
Только вот одно маленькое обстоятельство вкралось тихим сапом в запланированное стечение обстоятельств: в самом начале пути к ним неожиданно присоединилась чёрная как смоль ворона-одиночка. Отделившись от стаи, она нагло последовала за ними под сень деревьев, словно выполняя какое-то секретное партийное задание — .-.=.-. — за поведением граждан в общественных местах и кустах.
Нет, совсем не то, что вы подумали!
Я имел в виду – распитие спиртных напитков.
Но именно поэтому это существо менее всего смущало нашего абстинента.
— Ну и как тебе эта горбачёвская перестройка? — задал он первый свой вопрос.
Вера молча пожала плечами. «Понятно, Нет слов для выражения!» — интерпретировал он её телодвижение. Совсем как Штирлиц. Поэтому он даже обрадовался представившейся возможности дать развёрнутый ответ на свой же вопрос:
— Я много думал над этим, — скрестив руки на груди и замаршировав как бойцовский петух. — Покорение вершин — это опасный спорт. Перестройка — это кризис верхов; это именно верхи заметались, почувствовав, что их прежние методы управления страной не тянут, не работают должным образом…
— Ка-а-ар! — спутница в чёрном оперении, описав пируэт над ихними головами, важно сообщила о своём интересе. — Дур-р-ра-карр! — послышалось ему.
«Дур-р-ра-карр!? Да ты сама — дура… Да ещё картавая дура… Научись сначала разговаривать!»
И тут он вдруг заволновался. Ещё бы! Ещё никому до сих пор в своей жизни он не открывал столь важных своих тайн и секретов… Но здесь он почувствовал себя свободным: завтра он всенепременно уедет домой, и ни одна душа не узнает о крамольных словах, которые прозвучат здесь … И только одна чёрная ворона будет свидетельницей в веках…
— Это как паровозик, — продолжал он, не обращая внимания на низкое кружение предвестницы несчастья над его умной головой, — паровозик, который катился да катился по накатанным рельсам и вдруг впереди — пропасть, а состав продолжает катиться потихоньку к краю. Машинисты в панике: одни ищут тормоза, другие пытаются на полном ходу выпрыгнуть из паровозика, третьи садятся на колени и начинают петь псалмы и молиться позабытому Богу и т. д. Впрочем, это так характерно для нашей земли, где до сих пор все перемены начинались именно «сверху». Если ты помнишь, то на Сенатскую площадь вывели войска именно «сливки» тогдашнего дворянского общества, как, впрочем, характерна и полная безрезультатность «декабристов» … Народ, он всегда недоволен своей жизнью, он всегда не хочет жить по-старому, поэтому сначала Маркс, а потом Ленин … — и он стал как на политинформации разжевывать теорию революционной ситуации в применении к СССР того времени. Через пять минут неумолчного говорения, оратор почувствовал, что он элементарно выдохся. Когда он замолчал, он услышал всего лишь одно слово —
— Интересно, — ответила Вера таким металлическим тоном, который ясней ясного показывал, что ей абсолютно наплевать не только на перестройку, но и на всех вместе взятых Марксов с Энгельсами впридачу. А посмотрев на её лицо, получил ощущение Как будто он открыл дверку морозильной камеры и заглянул во внутрь. Скорее всего девушка, задумавшись о чём-то своём, глубоко личном, пропустила Обращение к советскому народу и миру во всём мире мимо своих ушей с золотыми серёжками.
Зато эта политическая тирада, видимо, глубоко заинтриговала ворону, которая, перелетев на самую нижнюю толстую ветку сосны справа от них, трижды важно оповестила заблудшую парочку о своём мистическом интересе к политическим дискурсам и дискуссиям:
— Кар-р-р! Кар-р-р! Кар-р-р! — они обошли эту сосну с вороной: она — справа, а он — слева.
Он призадумался. Первый пробный шар Вера проглотила молча и совершенно равнодушно. Наш герой как-то не сообразил того обстоятельства, что девушка напротив может совершенно спокойно передать эти его слова своей подружке Фотинье, а та в свою очередь— его старшему Брату… Он беспокоился совсем о другом, о том, что пора подходить ко второму и последнему — к главному делу всей его жизни. Он откашлялся и оглянулся по сторонам. Так не хватает графинчика с водой…
— Ты знаешь, был такой поэт Дант, он написал «Комедию», потом читатели, а за ними критики и литературоведы стали называть её «Божественной комедией». Это я — к истории вопроса, чтобы тебе ясней была глубина моей идеи. Затем Бальзак — свой гениальный замысел — написать «Человеческую комедию», к сожалению, он не полностью осуществил свой гениальный замысел. Но даже то, что он успел написать, это, конечно, великое полотно. А я … — он запнулся, как бы собираясь с духом
— Ка-ар-рр-рах! — подбодрила его сверху чёрная птица несколько зловещим карканьем. «Сейчас всё разъяснится!» — он подмигнул каркуше правым глазом. «Если она начнёт смеяться или иным каким образом поставит под сомнение дело всей моей жизни, я скажу ей, что мне как будущему великому гению и ей, пошлой мещанке, — не по пути!» — Сосны закончились, начались ели; они были погуще чем сосны и на тропинке стало мрачновато.
— Я напишу «Человеческую Трагикомедию», — провозгласил он, внутренне наслаждась ожидающимся её катарсисом, — Да, да, — с напором — именно «Человеческую Трагикомедию» потому что и Данте, и Бальзак, и Золя — при всём их величии, все они были односторонними: трагедия да трагедия. Весь фокус в том, чтобы подойти к изображению человеческой жизни в слове разносторонне и многопланово; ведь в ней есть не только он и она, любовь и ненависть, но и много чего другого — не только трагедия, но и комедия, а всё вместе составляет как раз Трагикомедию. Это будет как бы «Тринадцать прощальных взглядов на белого дрозда». Я пишу сейчас целый ряд произведений: «Человеческая Трагикомедия» — это как бы рама, в которой мною будут заключен целый ряд картин из нашего прошлого и настоящего; у меня есть список замыслов как Сельской Человеческой Трагикомедии так и Городской Человеческой Трагикомедии1) … Так вот: если я напишу хотя бы часть произведений из этого списка, то обязательно — Я СТАНУ ВЕЛИКИМ. Моя цель — это получить Нобелевскую премию по литературе.
— — Ка-ар-рр-рах! — поперхнулась Каркуша с макушки очередной тёмно-зелёной ели. — Дур-кар-рах!
Вера как-то холодно и равнодушно молчала. Как глухая. Может, она плохо расслышала, что он станет великим лауреатом Нобелевской премии?
Очередной раз — шаг за шагом по тропинке под елями молчание явно неприлично затягивалось. Они шли вместе, но — поодиночке; впрочем, таким макаром, протекали все его сватовские свидания. Пожалуй, и это не стало исключением …
Его ожидания, что она начнет обсуждать его Великую Идею, даст её нелицеприятную оценку — типа, что он сумасшедший («Ну ты дурак большой!»), а он был к этому вполне готов… На этот счёт у него уже было заготовлено заранее кое-что…
…или начнет высмеивать его, и в ответ на её ехидный либо недоумевающий смешок — у него на это был заготовленный «досвидос»: зачем ему жена, которая его не понимает?
Наступала тягостная минута всемирно-исторического значения – момент истины! — он посмотрел вверх — на ворона; предвестница несчастья сидела поникшая как под дождем — видимо, насквозь пронзённая его Великой Идеей о Человеческой Трагикомедии бедная птичка потеряла дар речи; она, она уже больше не каркала, зараза.
Но жизнь всегда имеет одно маленькое отличие от всех пусть даже гениальных текстов, — она всегда непредсказуема. Она бессюжетна, и в этом её беда; в ней нет развязки, завязки ни даже какой-нибудь кульминации, она начисто лишена этого пресловутого катарсиса, и только чеховское ружье, повешенное самоубийцей на стену в первом акте, всё стреляет и стреляет…
— Ну-у-у и … — протянул он выжидательно и провоцирующе.
— Что?
— Как тебе моя Идея?
— Анекдот вспомнила, — сухо и деловито сказала Вера. — Я плохо рассказываю анекдоты, но суть такова. В общем, в психушке один псих рассказывает другим — у него мания величия, он воображает себя великим художником, — он говорит: все художники до сих пор тупо копировали природу, а он напишет такую картину, которая не будет копией — он создаст саму живую природу. В ответ на это другой псих, наморщив лоб, говорит:
— Ты чё, придурок?! Ты чё не знаешь, для того, чтобы создать живую природу, надо сначала жениться!
— Оригинально, — пробормотал будущий Нобелевский лауреат. — Я такого анекдота еще никогда в жизни не слышал!
А сам подумал: «А не маланка ли она? Да нет, она же блондинка! Маланки, они вроде обычно все брюнетки, а она же — блондинка!» И тут ему вспомнились слова Карла Маркса: «Философы до сих пор только объясняли мир, наша задача — изменить его!». Мысль его как утопленник в воду погружалась и погружалась в философские глубины анекдота. И ничего что анекдот про психов; капелька шизы никогда не помешает — это как кусочек обжигающего холодом льда в бокале с шампанским … Чудаки украшают мир во всём мире.
Вера искоса посмотрела на кавалера, впавшего в прострацию, и подумала: «Молчун-то молчун, но оказался очень говорливым…»
— Слушай, а мы неправильно идём! — с некоей непонятной ему радостью сообщила девушка. — Идём, идём, а японского садика нет и нет …
— Да, точно — мы, наверное, заблудились — автоматически согласился он, всё еще не в силах вынырнуть из философической глубины только что услышанного, и никак не могущий достигнуть дна казалось бы простенького с виду анекдота, его концептуального дна, — прежде чем сказать «досвидос», точнее — про «досвидос» он в тот момент попросту забыл.
— Поехали по магазинам, — вдруг легко и просто, не колеблясь, произнесла Вера, и по тону сказанного это была не просьба, но это был и не приказ; это было информационное сообщение ТАСС …
Он еще раз поднял глаза вверх: Чёрная Птица Завтрашнего Дня, которая прилипла к ним и весь ботанический путь по тропинкам сопровождала своим дурацки зловещим аккомпанементом, куда-то исчезла; она улетучилась, даже не прокаркав на прощание — паника её была велика. Он вспомнил. . ..
“Какие магазины? . Баранкин, будь му-у-у… мужчиной, а не тряпкой-тяпкой, — подсказал ему проснувшийся, но осипший от какого-то непонятного волнения внутренний голос: — Скажи — нет! Ты никуда не поедешь! Ты поедешь домой! Ты устал! С тебя пожалуй хватит . . .”
(Читать далее — ТАСС уполномочено заявить: высокие договаривающиеся стороны поехали по магазинам… Глава седьмая) |
